– Сиди, жди.
Сашка посмотрел, как перед ним закрывается выход на волю, и сел на пол. В камере была кромешная темнота и тишина. Охранник ушёл, соседей не было. Сашка пошарил вокруг себя руками и понял, что пол мокрый и грязный. Ну вот и всё. Теперь он точно умрёт. Странно, почему рядом нет Шиза, который так много говорил и о смерти, и о том, что умереть нельзя. Что бы он мог сказать сейчас? «Хоть бы быстрее расстреляли, – подумал Сашка. – Да ведь им сначала помучить надо. Илья, наверное, тоже мечтает о расстреле», – при этой мысли Сашка заплакал. И словно в ответ на его слёзы под потолком загорелась тусклая лампочка. Сашка закинул голову и смотрел на неё изумлённо и испуганно. Свет в таком месте… немыслимо. Его зажгли по ошибке.
Сашка огляделся: камера оказалась каменным мешком размером два на два метра. По стенам периодически стекали мутные капли, и было холодно – так, что, если выдохнуть, изо рта шёл пар. Сашка сидел у самой двери, напротив привинченной к стене ржавой металлической скамейки. Ещё в комнате имелось отверстие в полу, служившее туалетом. Сашка встал, чтобы перебраться на скамейку, и пошатнулся от сильной головной боли. Всё вокруг запрыгало, в горле перехватило. Он упал на колени, сжав голову руками. «Меня же только один раз ударили, – с трудом подумалось. – Почему же так больно?» В голове пульсировало и дёргалось. Стало жарко. Сашка с трудом вдохнул, стянул телогрейку, свитер и остался в одной рубашке. Тошнота и боль немного утихли. Он поднялся, расстелил свои вещи на скамейке, лёг сверху и стал смотреть на лампочку под потолком, как когда-то – на свечку. Но этот свет не давал облегчения и спокойствия. Напряжение прыгало, и проволока в стеклянном шарике то начинала полыхать, то становилась едва различимым червячком. С темнотой подкрадывался холод, со светом – духота и дурнота. И ощущение, что он сходит с ума. Хотелось то одеться потеплее, то раздеться, то лежать не шевелясь, то вскочить и бегать по камере, стуча в дверь, чтобы услышали, чтобы открыли. Стены камеры плавно покачивались, и в какой-то момент Сашка отчётливо понял, что они сближаются. Сближаются, чтобы раздавить его. Так просто. И не надо тратить патроны. Так было и с Ильёй. Стены сдавили его, поэтому он так выглядел.
Сашка вспомнил лицо Ильи, и его вырвало. Он упал на пол, не замечая, что пачкается, и подумал, что так немного прохладней. Приступы стали повторяться: сначала темнело в глазах, потом он начинал задыхаться, кататься по полу от боли в голове, потом его рвало. После наступала передышка, во время которой мучил только страх. Жутко было до одури: когда его расстреляют – сегодня или потом? Как они это делают? Из чего? А может, не расстреляют? Что с ним будут делать тогда?.. И Сашка готов был кричать от этого страха, не сравнимого ни с чем испытанным прежде. И боялся он даже не пули, не того, что жизнь его вдруг оборвётся. Он столько раз уже был готов к этому… Сашка боялся того, что сделают это с ним какие-то люди, сделают не по справедливости, а лишь по своему желанию. И он ничем не сможет им помешать. Он не сможет ни убежать, ни сопротивляться. И это будет не гибель на боёвке, а смерть глупая и несправедливая, даже позорная. И ни единого шанса её избежать. Только болезненно-жуткое ожидание. Только время, которое ему не нужно, а он должен его пережить…
Сашка начинал ходить по камере: три шага в одну сторону, три в другую. Время шло, но никто не появлялся ни затем, чтобы вывести его и расстрелять, ни затем, чтобы допрашивать. Мир забыл про него. Хоть плачь, хоть смейся, хоть умри. Мир не нуждался в предателях. А Бог, который мог бы спасти, ничего не видел сквозь бетонные стены подвала…
Охранник пришёл, наверное, только на следующий день. Сашка лежал на полу, уже не понимая, спит он или нет, и мечтал только об одном: умереть как можно скорее.
34
– Ну что, недомерок, пойдём побалуемся? – услышал Сашка сквозь тягучую головную боль. – Вставай, оглох?
Он не шевелился, не понимая, действительно ли дверь открыта или это очередной бред. Но сильный удар в живот подтвердил реальность происходящего.
– Вообще я люблю по роже бить, – гордо сказал охранник.
Когда Сашка вставал, охранник ловко подсёк его и толкнул на пол, потом, хихикая, схватил за руку и, до хруста сжав, дёрнул вверх.
– Пошли, пошли, ишь, полежать захотелось.
Подталкиваемый в спину, Сашка пошёл по подвалу. Впереди ржали охранники. «Куда меня ведут? Уже на расстрел? Или нет? Могут просто прикладами забить. Это так больно будет…» Он непроизвольно шёл всё медленнее, от страха всё тело заболело, как будто его уже избили.
– Ты скорее шевелиться можешь, выкидыш овечий? – Сашка получил ощутимый удар в плечо.
Привели его в тот же кабинет, что и вчера. Щетинкин сидел и пил из чашки то ли чай, то ли кофе, размачивая в нём чёрствое печенье. Посмотрел на Сашку, на его испачканную одежду и брезгливо отвернулся.
– Судя по вашему виду, – сказал он, ставя чашку на стол, – наши охранники не слишком с вами забавлялись. Цените?
Сашка отчаянно закивал. Сейчас он был готов на всё, чтобы его наконец расстреляли, но больше не издевались.
– Не надо резких движений. Знаете ли, раздражает, – поставил его на место следователь. – Впрочем, я сегодня в хорошем настроении. Вот, например, вы курить хотите?
Сашка очень хотел курить и опять кивнул. Щетинкин, порывшись в столе, вынул оттуда пачку хороших сигарет, подал одну Сашке и щёлкнул зажигалкой, терпеливо ожидая, когда тот прикурит.
– Сегодня, я вижу, у вас не такое агрессивное настроение, – сказал он, положив зажигалку. – Неудивительно. Вот у нас был случай, привели мы папашу одной преступницы, а потом её завели. Папашка тот как увидел, упал со стула и давай в истерике кататься, биться о стены. Да так неудачно ударился – измарал угол стола в крови. А вы молодец. Очень хорошо держались. Да вы садитесь, – показал он на табурет. – Там специально клеёночка прибита, для посетителей, так что не запачкаете, не стесняйтесь.
Сашка сел. Дрожащей рукой подносил сигарету к губам и втягивал жгучий дым.
– У вас, наверное, внутри всё болит? Знаете ли, с голоду, с нервов часто бывает.
Сашка кивнул. Внутри действительно всё болело. Особенно под рёбрами: то ли от рвоты и голода, то ли от пинка охранника. Боль была тупая и очень неприятная.
– Ладно, – сказал Щетинкин. – Давайте по делу. Рассказывайте, что надумали за ночь.
– Я виноват, – Сашка потушил окурок и сунул в карман, – расстреляйте меня.
Щетинкин опять усмехнулся:
– А зачем же вы заначку делаете? По-моему, неразумно.
– Да, – машинально согласился Сашка. Всё, что говорил Щетинкин, было правдой. Конечно, Илья лгал ему, и на самом деле никуда не убегал, и специально встретился на пути их колонны в снежный буран, чтобы Сашка подобрал его и дал своей крови. Конечно, Илья был главным преступником против города, а Сашка не донёс, не выдал власти. И уж совсем из злого умысла передал ему обрез, для новых убийств. И всё это было подстроено специально чем-то сверхъестественным, чем-то разозлившимся на Сашку и решившим его покарать. И вот время для расплаты подошло. Сашки на земле больше не будет. На той самой земле, которую Бог создал пустой и безвидной. Такой она и останется всегда. И будут только снег и тучи. И развалины. Шиз говорил, что смерти нет. Как же нет, когда сегодня Сашка умрёт? Недавно умерли Лёва, и Волк, и Олег… И все, кто жив сейчас, тоже умрут. Даже Шиз, хотя он говорил, что они будут последними. Нужно только говорить «аум-м-м».
