Список покупок, который я привез в Лондон, был короток. Золото. Я его достал. Но это плохое начало.
Майкл Айртон, скульптор, романист, художник и гений, умер не так давно. Я дважды с ним встречался. Я не знаю другого человека, чья смерть повлияла на меня так же сильно.
Он написал книгу «Создатель лабиринта» о жизни полумифического ремесленника Дедала, отца Икара и создателя крыльев – в этой книге они оказались примитивным дельтапланом, – которые стали причиной эффектной смерти его сына, бросившего вызов солнцу.
Не думаю, что эта книга была бестселлером, но многие люди перечитывают ее по многу раз.
Так или иначе, одним из достижений Дедала считаются отлитые из золота соты. В своей книге Айртон размышляет о том, как это проделать.
Для отливки металла можно сделать восковую модель, заключить ее в гипс, растопить воск и заполнить пустоты. Соты – своя собственная восковая модель. Возможно ли это? Описание было таким интересным, что я решил попробовать.
Дедал украсил свои соты золотыми пчелами. С мертвыми насекомыми можно поступить так же, как с воском, и сжечь содержимое гипсовой формы в пепел.
Стоял ноябрь. Я записался на вечерние курсы по ювелирному делу, которые дали мне возможность купить золото. Золото! Его продают в маленьких лавочках в Лондоне, разукрашенное, как металлическую колбасу. Я купил достаточное количество (достаточное, чтобы увидеть невооруженным взглядом с близкого расстояния) и еще сколько-то серебра. С серебром всё просто, оно продается свободно, как конфеты, это золото покрыто мраком тайны.
Была зима, но ассоциация по изучению пчел пришла мне на помощь, обеспечив меня коробком мертвых насекомых, куском сот и увлеченными пожеланиями успеха.
Я сделал из воска пирамидку и положил сверху пчелу, придав ей позу летящей. Пинцетом и раскаленной иглой прижал крошечные восковые нити к усикам и крыльям, чтобы раскаленный металл заполнил каждую полость.
Потом я заключил ее в глиняный кокон, запек его до красного цвета, расплавил в тигле кусочек 22-каратного золота, раскрутил всё это в центробежной литейной машине и бросил отливку в ведро с холодной водой. Она взорвалась. Из кипятка мы достали золотую пчелу с фасетчатыми глазами, с идеальными крыльями, с полными – золота – корзиночками для пыльцы. Еще два дня ушло на то, чтобы освободить ее от золотых заусенцев и остатков глины.
А потом я ее расплавил. А почему нет? Мне было нужно золото. После некоторых уговоров я получил в Лондонском зоопарке штук пять саранчи – еще дюжина вылетела наружу, когда я вошел в маленькое помещение под инсекторием, где разводят саранчу для насекомоядных. Там сущий «Куотермасс и колодец». Впрочем, беглецы не смогут опустошить страну. В Британии они не размножаются.
Саранчу я отлил в серебре. Музей естественной истории пожертвовал мне четырех мертвых кузнечиков. Задние ноги золотых кузнечиков можно использовать в качестве пилы – один раз с бронзовым кузнечиком так и поступили, кстати. Из серебра я отлил соты, несколько квадратных дюймов. Несколько дней я заполнял их серебряным медом. И наконец пустил золото на еще одну пчелу, которая всё это время оставалась вне досягаемости тигля.
У меня всё получилось, и я стал экспертом в превращении насекомых в золото. Проблема в том, что потом я бы неизбежно начал повторяться, так что я прекратил. Но по крайней мере я точно знал, что это возможно.
Майкл Айртон тоже это сделал. Когда я с ним встречался, я увидел золотые соты, которые он сделал по запросу богатого читателя. На них сидели семь золотых пчел – лучшие пчелы из сорока попыток. Вся эта штука стоила, думаю, тысячу фунтов (в то время). Новый владелец поставил соты в траву у своих ульев, и пчелы слетались на них. Я всё думаю, приносили ли они туда мед и был ли этот мед особенно сладок.
Грибы поют, пора вставать
Bath and West Evening Chronicle, 2 октября 1976 года
Думаю, я был одним из первых, кто начал работать из дома. Я оценил работу, которую делаю, и необходимость находиться в каком-то месте, и сказал начальнику, что мог бы каждую неделю брать по одному отгулу и получать немного меньше денег. Я ехал домой на мопеде, и это было отличное время. Я тогда только что стал отцом. Денег у нас было немного меньше, чем раньше, зато времени, проведенного вместе, – гораздо больше.
Песня гриба разбудила меня. Я оделся на ощупь и пробрался вниз, потому что включать свет в пять утра как-то неправильно.
Мимо кошки, задремавшей на стуле, мимо последнего полена, рассыпающегося в пепел. В саду орет петух. Чертова птица все-таки заметила свет в кухне. Где этот бумажный пакет?
На улицу, мимо спящих домов, стараясь ступать по траве, потому в этот час ботинки слишком громко топают по дороге. Возможно, меня всё равно заметили (отец как-то рассказывал, что пытался поставить новое ветровое стекло на свой старый «Сингер» – в кустах, на заросшей травой дорожке. Стекло не подошло. Когда вечером отец пришел в паб, человек с другой стороны деревни ухмыльнулся и спросил: «Не подошло, да?»).
Туман клубится над полями, как клише, идти примерно полмили. Под ногами скачут кролики. Кто-то покрупнее – может быть, бегемот – ломится через подлесок.
Вдоль лесной дорожки стоят группы навозников. Это грибы, которые со временем растекаются черной слизью. Но они съедобны и довольно вкусны, а невежественные массы их, слава богу, игнорируют. Так что у меня нет конкурентов, я могу собирать их и есть большими тарелками, как положено есть грибы.
Но сегодня поиск грибов больше напоминает охоту на фазанов. Добыча неуловима, она ускользает, она ведет себя, как дар богов.
За зарослями ежевики маленькое туманное поле. Оно кажется чисто зеленым, пока не настроишь зрение и не начнешь выглядывать нужную траву.
Как только глаз привыкнет, грибы начнут зажигаться в траве, как звезды.
Берешь один, и тут же раздается тихое покашливание. Никакой агрессии. Просто вербальный позывной. На поле есть кто-то еще. У него пластиковый пакет.
Пару мгновений мы смотрим друг на друга, а потом возвращаемся к своим делам, иногда подозрительно поглядывая на соперника. Он в деле разбирается – не трогает маленькие пимпочки и гниющих гигантов, берет только крепеньких розовых подростков. По-настоящему спелые грибы тоже довольно вкусны, если у вас крепкий желудок. Два года назад я разведал поле, поросшее огромными луговыми шампиньонами. Я снял с себя рубашку и набил ее грибами, но меньше их не стало.
Через несколько минут я набираю достаточное количество. Мой одинокий соратник проходит мимо меня, направляясь к перелазу на другой стороне поля. Мы киваем друг другу. Разговоры среди грибов в половине шестого утра – кощунство.
И обратно домой, делая две остановки, чтобы оставить немного грибов под дверями самых любимых соседей. К этому моменту несколько навозников уже лопнуло в сумке. Жаль их терять.
Радостные мысли мешаются с грустными. Радостные о том, что впереди завтрак из грибов и больших тугих помидоров. Грустные о том, что где-то есть грибные поля, которых я никогда не увижу и о которых никто не знает. Даже пальцы холодеют.
