– Я смотрю на нее сейчас, смотрел на нее все это время. Если бы она действительно была душевнобольной, разве не должна она хоть немного страдать тиком?
– Если бы ты только знал, сколько разных видов отклонений существует, – ответил Бергер.
– Само собой, – сказал Самир и показал на экран. – Но ведь вообще ничего не заметно. Я не вижу никакого внутреннего беспокойства.
Они сгрудились вокруг монитора, наклонились к экрану. Натали Фреден сидела за столом совершенно неподвижно. Ни малейшего движения. С тем же успехом они могли смотреть на фото.
– Никакого любопытства по отношению к моим вещам? – спросил Бергер.
– Вообще никакого, – ответил Самир. – Ни единого движения.
– Уже одно это само по себе указывает на психическое заболевание, – сказал Аллан. – По-моему, она просто полная идиотка с тонким слоем социального глянца, который надо просто снять. Разве не этим ты и начал заниматься в допросной, Сэм, пока тебя не понесло в бой? Что до меня, то мочальте ее сколько угодно. Снимите слой за слоем и убедитесь, насколько пусто там внутри. Интересно, не ложный ли она вообще след. Может быть, она псих, который всегда толчется среди зевак во время крупных полицейских операций. Ездит на велосипеде по всей стране, таская наготове радио, настроенное на полицейскую волну, и немедленно направляется в места, где происходит что-то интересное, чтобы держать руку на пульсе. Сколько вообще существует полицейских фотографий, где она стоит в толпе? Вы проверяли?
Бергер выпрямился и уставился в потолок комнатенки.
– Сколько, – повторил он совсем другим тоном.
Аллан и Самир посмотрели на него со скепсисом, присущим двум разным поколениям. Вдруг зазвонил телефон Бергера. Сигнал напоминал визг недорезанной свиньи. Бергер нажал на кнопку ответа.
– Привет, – произнес насмешливый голос. – Это Сильвия.
– Силь, – ответил Бергер, – ну, что у вас?
– Мы с Майей внимательно изучили запись. Мы считаем, что нашли момент, когда Фреден хотела тебя исправить.
– Я тебя слушаю.
– В самом конце твоей длинной реплики. Ты начал фразу: «Она не это. Она – девочка, у которой вся жизнь впереди». Помнишь?
– Слабо. Продолжай.
– Потом ты выкладываешь все фото на стол и говоришь о первом случае, в Вестеросе.
– Но ведь это не тогда?
– Мы стояли перед дилеммой, – резко сказала Силь. – Какое-то время мы думали, что именно тогда, когда ты заговорил о мотоклубе в Вестеросе. Ты ведь раньше его не упоминал. Потом мы решили, что это скорее тогда, когда ты упомянул добычу для хищников. Помнишь эту формулировку?
– Смутно, но неважно. Это тогда она отреагировала?
– Как я уже сказал, некоторое время мы так и думали. Но потом прозвучала концовка фразы. Я цитирую: «Как, черт возьми, вы могли оказаться во всех этих трех местах?» И вот тут-то и проявилась та реакция.
– Сколько, – произнес Бергер и посмотрел на потолок.
– Да, когда мы внимательно посмотрели и сравнили записи всех четырех камер, то пришли к выводу, что это точно тот момент.
– А конкретнее?
– Когда ты говоришь: «…этих трех местах».
– И что это значит?
– Когда ты называешь число. Три.
– Йес, – сказал Бергер и сжал кулаки.
11
Вторник 27 октября, 01:26
Бергер вошел. Дверь закрылась. Натали Фреден посмотрела на него. Не говоря ни слова, он нажал на кнопку записи на записывающем устройстве. Зажглась красная лампочка. Бергер произнес все необходимые фразы, потом сказал:
– Что ж, вы чисты.
– Рентген, – заговорила Натали Фреден. – Зачем это?
– Для вашей же безопасности. Как и анализ на наркотики. Вы чисты, наркотиков в крови нет. Расскажите теперь о том, кто подарил вам велосипед.
– Это было давно. Кажется, его звали Чарльз.
– Разве это не ваш бывший бойфренд? Вы не помните, как звали вашего любовника?
– Я же уже сказала: это было давно.
– А вот вашему «рексу» вряд ли больше трех лет.
– Вы серьезно хотите поговорить о моем велосипеде?
– Я серьезно хочу поговорить о вашем «рексе», да, о вашем царе и повелителе
[1], но мы начнем с другого конца. Хотя я обещаю, что к этому мы еще вернемся. Вы жили за границей?
– За границей? Нет.
– Никогда?
– Никогда.
– Куда вы тогда исчезли после третьего класса Марихемской школы в Умео? Согласно словам вашего классного руководителя, ваша семья собиралась переехать за границу.
– Я об этом ничего не знаю.
– Нет, и никаких признаков того, что вы это сделали, тоже нет. Ваши родители оставались зарегистрированы по тому же адресу в лесу недалеко от Умео еще пятнадцать лет. Но вы исчезли из всех списков. Куда же вы отправились в десять лет?
Натали Фреден замолчала и как-то по-новому встретилась взглядом с Бергером. Пока он перекладывал фото десятилетней Натали Фреден, он пытался понять, что именно казалось новым.
– Узнаете себя? – спросил он.
Она отвела взгляд, уставилась в стену.
– Улыбка, – продолжал Бергер. – Можно предположить, что перед вами была вся жизнь, не правда ли, и все было возможно? Посмотрите на фото, Натали. Я знаю, что вы помните, кем были тогда. Десять лет. Посмотрите на улыбку. Вы радовались. Но видели ли вы будущее с безграничными возможностями?
– Я не понимаю, чего вы хотите.
– Я смотрю на эту улыбку, Натали, непропорционально большие резцы, которые бывают в десять лет; зубы как будто говорят другим частям тела: растите, догоняйте нас. Но я знаю, что ни вы, ни я не видим в этой улыбке будущее с безграничными возможностями. В ней что-то другое, не правда ли? Что видите вы, Натали?
Снова молчание. Не такое, как во время предыдущего допроса. Бергер продолжил:
– Как раз перед тем как я зашел сюда, персоналу Марихемской школы удалось отыскать части архива, которые слишком стары, чтобы храниться в цифровом виде. Люди в Вестерботтене просто-напросто перерыли какой-то подвал. Вы, конечно, знаете, что они нашли, Натали? И это не жизнь за границей.
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Нет. Ну конечно, нет. А что, если я скажу вот так: это относится к тем временам, когда в школах были социальные кураторы. И даже школьные психологи.
Натали Фреден выглядела теперь иначе, как будто она вдруг заняла место в самой себе, совершила вынужденную посадку в собственном теле. Она впилась в Бергера взглядом, какого он раньше не видел. Она стала другой. Но ничего не сказала.
