– Соллентуна.
В ухе у Бергера отреагировала Ди:
– Мы немедленно начинаем проверять.
Бергер сделал глубокий вдох и спросил:
– Вы можете описать, что там тогда происходило?
– Чарльз сказал, что я должна поехать туда на велосипеде.
– Что точно он сказал?
– Но я же не помню.
– Думаю, помните. Попытайтесь. Это был первый раз. Вы спросили зачем?
– Да. Но мне нельзя было спрашивать.
– Вы просто должны были делать то, что говорит Чарльз?
– Да, мы так договорились.
– И что же вы должны были сделать?
– Только стоять там и смотреть.
– А где именно? Вы помните, где в Соллентуне?
– Там были высокие дома, много высоких домов. На парковке внизу мигали синие огоньки. Все было огорожено. Я там и встала. Ничего особенного не происходило.
– Много высоких домов? Какая улица? Мальмвеген? Ступвеген?
– Я не знаю, как она называлась.
– Вы помните, как вы ехали? Вдоль железной дороги? Под автомагистралью?
– С тех пор прошло больше двух лет.
– Вы же не ведете счет времени?
– Да, вдоль железной дороги, под магистралью, дальше в гору. Потом в сторону от железной дороги. Одна кольцевая развязка, другая. Оттуда уже недалеко.
– Ступвеген, – сказал Бергер. – Центр района Хеленелунд. Парковка действительно находится ниже многоэтажек.
– Там были лестницы, ведущие к домам.
– И когда это происходило? Вы помните что-то, кроме того, что было лето?
– Нет. Было тепло.
Бергер прервался. Все шло на удивление гладко. Однако огонек в глазах Натали Фреден потух. Но оставались еще несколько моментов, которые надо успеть прояснить до необходимого перерыва. Бергер спросил:
– Какая фамилия у Чарльза?
– Не помню. Что-то обычное.
– На-сон? Андерссон, Юханссон?
– Нет. Что-то на манер Бергстрёма…
– На манер Бергстрёма? Вы имеете в виду вроде Лундберг, Линдстрём, Берглунд, Сандберг?
– Да, хотя ни одна их этих.
Ди была наготове и суфлировала Бергеру на ухо:
– Шёберг? Форсберг? Окерлунд?
Нет.
– Бергман? Лундгрен? Хольмберг? Сандстрём?
Нет.
– Линдквист? Энгстрём? Эклунд?
– Может быть, – сказала Фреден. – Довольно похоже.
– Которая?
– Первая.
– Линдквист?
– Хотя не совсем…
– Лундквист? Линдгрен?
– Он говорил, что на конце должна писаться h
[2].
– Стрёмберг? Линдберг?
– Да, точно. Линдберг. С h на конце.
Бергер вальяжно раскинулся на стуле и глубоко вздохнул.
– Charles Lindbergh, – произнес он с американским акцентом. – Вот оно что. «Счастливчик Линди». «Дух Сент-Луиса». Вы видели когда-нибудь имя Чарльз Линдберг на бумаге? Видели его водительские права или паспорт?
– Нет, но он очень настаивал на этой h.
– Могу себе представить. Чарльзом Линдбергом звали американца, который первым перелетел через Атлантику. В 1927 году, если быть точным. Ваш хозяин украл имя реальной личности и присвоил себе. Ровно так же, как вы поступили с Линой Викстрём.
– Что?
– Мы знаем, что это вы звонили сообщить, что видели Эллен Савингер в доме в Мерсте. Вы сыграли роль соседки, Лины Викстрём, которая, как вы знали, находится в отъезде. Вы знаете намного больше, чем пытаетесь изобразить, Натали.
– Не понимаю, о чем вы.
– Нет, ну конечно, нет.
Тогда он включил запись на своем мобильном. Донесся женский голос: «В общем, я действительно уверена, что только что видела, ну, вы знаете, ее, ее, ту девушку, через окно. Хотя я все же не совсем уверена, что это была она, но на ней была эта, ну, не знаю, розовая лента на шее с тем греческим, неправильным таким, крестом, не знаю, то ли это православный, но она же прям настоящая блондинка, у нее не может быть греческих корней».
Бергер нажал на экран, наступила тишина.
Какое-то время он сидел и наблюдал за женщиной, известной ему под именем Натали Фреден. Она не смотрела ему в глаза. Он пытался свести воедино всю информацию – все, что говорилось здесь, в комнате для допросов, и все, что он знал из других источников. Чтобы сложилась непротиворечивая картина. Не получалось. Действительно не получалось.
– Научно доказано, что это ваш голос, Натали, – сказал он наконец.
Она по-прежнему смотрела в сторону. Бергер продолжил:
– И все же человек, который звонит в полицию и говорит все это, полностью отличается от того, с кем я говорю сейчас. Это заставляет меня думать, что это тоже роль, точно такая же, как Лина Викстрём. А вы совершенно другая.
Она все еще сидела, отвернувшись.
– Я хочу, чтобы вы посмотрели на меня, Натали, – спокойно произнес Бергер. – Я хочу, чтобы вы взглянули мне в глаза.
Опять ничего.
– Прямо сейчас, – сказал он. – Сделайте это сейчас.
Ее лицо медленно повернулось в его сторону. Наконец, он заглянул прямо в голубые глаза. Взгляды могут скрывать, но взгляды никогда не лгут, так говорил его опыт. Что же он видел сейчас? Что-то нейтральное, внешне равнодушное, во всяком случае, недоступное. Это был совершенно другой человек по сравнению с тем, что он себе представлял. С тем, что ему внушили.
Что он позволил себе внушить.
Бергер заговорил:
– Вы позвонили и рассказали о том доме в Мерсте, когда Чарльз Линдберг – а нам он известен как Эрик Юханссон – уже два дня как покинул его. Почему вы ждали два дня? Почему он хотел, чтобы вы выждали два дня?
– Эрик Юханссон?
– Почему вы ждали два дня? Почему вы должны были стоять у заграждений в этот раз, в Мерсте?
Молчание. Судя по выражению лица, на лбу должна была бы образоваться морщинка, если бы не ботокс.
– Если вы не читали по написанному, когда звонили в полицию, Натали, ваши слова доказывают, что вы не только знали о нахождении Эллен Савингер в доме, но и имели доступ к фактам, известным только полиции и преступнику. О розовой ленте с православным крестом знали только мы. И мразь.
– Мразь?
– Чарльз Линдберг и Эрик Юханссон – это только прозвища. А на самом деле его зовут мразь. И вы это тоже знаете. Ведь на самом деле он же не был к вам добр. Расскажите.
