– Круто суметь открыть их все.
– Спасибо. Я долго тренировался.
Они вошли в квартиру. Молли щелкнула выключателем, и мягкий, успокаивающий свет разлился по квартире. Они прошли в гостиную. Шикарный белый диван стоял весь перепачканный. Уродливые пятна ржаво-красного цвета. Бергер почувствовал себя негодяем. Негодяем, которым он и являлся. Блум подвела его к эркеру, присела на край письменного стола и посмотрела на диван.
– Вот здесь ты стоял, – сказала она и взяла со стола один из цветных блоков со стикерами. – Видел их. Может быть, слышал, как внизу в подъезд уже входят Кент и Рой. Что происходило?
Бергер вздохнул и задумался. Над диваном висела огромная фотография с альпинистами.
– Я подумал, что картина очень толстая, – сказал он, кивнув. – Тяжело, должно быть, пришлось грузчикам. Потом я увидел листок на полу и подумал о твоих шести разноцветных блоках стикеров. Я поднял записку и прочитал, достал самый маленький пакетик для улик и засунул его в зад.
– Очень в твоем духе. Ты знаешь, сколько стоил этот диван?
Бергер следом за ней подошел к картине и ответил:
– Именно поэтому мне захотелось его испачкать.
– Хм.
Они подошли к дивану. Бергер показал на пол.
– Здесь лежала записка.
Блум достала из кармана сложенный, все еще влажноватый розовый стикер, развернула его и сказала:
– Лучше повесим его на место.
Она сунула руку под огромную фотографию. Раздался щелчок, и посередине покрытой снегом горы появилась дотоле незаметная вертикальная щель. Блум отошла и наклонилась над диваном. Потом распахнула правую половину картины вправо, левую влево. Так она оказалась в два раза шире, метра четыре, и внутри обнаружилось полное, очень подробное полицейское расследование. Фотографии, заметки, счета, анкеты, выписки из реестров, копии свидетельств, билеты на самолет и – прежде всего – уйма стикеров всех мыслимых цветов.
Молли Блум поместила туда розовый листочек, прикрепила его магнитом и сказала:
– Я все время пытаюсь не думать о том, где он побывал.
Бергер осмотрел необъятный узор из бумажек. Он чувствовал, как его глаза округляются до размеров плошки.
– Черт, ты и вправду ненормальная.
– Ты все еще думаешь, что охотился за этой мразью дольше, чем кто-либо? – спросила Блум и поправила несколько заметок.
Бергер подошел ближе, скользнул взглядом влево и обнаружил собственную фотографию, сделанную в начале девятого класса. Его поразило, каким невинным был его взгляд. Тогда он еще не видел, как его сумасшедший друг пытает девочку в трухлявом лодочном домике. И еще не сбегал оттуда, поджав хвост. И не вытеснял сознательно все происшедшее. Он спросил:
– Кто расставляет у себя в спальне собственные фото в рамках? У кого есть только свои фотографии во время занятий экстремальными видами спорта? У кого настолько тяжелая мигрень, что ее можно вылечить только ботоксом? У кого в холодильнике только протеиновые коктейли и фрукты в пленке? У человека с бзиком. С манией все контролировать.
– Не с манией, – спокойно возразила Блум и показала на одну из фотографий в центре бумажного океана, на которой молодая Молли Блум в полицейской форме стояла на сцене. – Не с манией, а с целеустремленностью. Я на год моложе тебя, а полицейским стала на два года раньше, причем уже имея тогда за спиной актерское образование. А ты все это время мотался по Юго-Восточной Азии, от случая к случаю слушая курсы в университете. Философию изучал, да?
– Я думал, она даст мне ответы на все загадки жизни, – ответил Бергер, рассматривая фотографию пятнадцатилетнего Вильяма Ларссона. Лицо было действительно совершенно искореженное.
– Он бесследно исчез после девятого класса, – кивнув, сказала Молли.
– Что мы здесь делаем? – поинтересовался Бергер.
– Тут есть пустоты. Ты должен помочь мне заполнить их.
– Однако же мы потратили чертову уйму времени на весь этот маскарад, времени, которого нет у Эллен Савингер.
И тут ее прорвало. Все то напряжение, которое угадывалось в ее лице с момента, когда она вытащила его из камеры, аккумулировалось в чистый гнев. Она прижала Бергера к стене.
– А теперь слушай меня внимательно, ублюдок, – рявкнула она. – Мы оба недавно признались, что нелегально вели параллельные расследования. Мы оба признались, что знаем, кто убийца. Мы признались, что наше прошлое тесно сплетено с его. Мы оба безнадежно пропали. Понял? Твой мозг заурядного полицейского-неудачника способен это осознать?
Бергер почувствовал, что глупо таращится на нее.
– Твой аппарат должен был скрыть это, – выдавил он из себя наконец.
– Произошла какая-то нестыковка, не знаю, в чем дело. Кусок нашего конфиденциального разговора выплыл наружу, и над ним очень старательно работают, чтобы раскопать и остальное. Ты понимаешь, что это значит?
– О ч-черт.
Они стояли молча, глядя друг на друга. В конце концов Бергер сказал:
– Что до меня, то это мало что меняет. И так хуже особо некуда. Во мне уже подозревали серийного убийцу. Но для тебя все иначе.
Блум швырнула его на испачканный диван и начала кругами ходить по квартире. Бергер видел, какие мысли ее терзают. Видел, как она взвешивает за и против. Видел, как в ней созрело решение, которое изменит всю ее оставшуюся жизнь.
– Ты уже на свой страх и риск вытащила меня из-за решетки. Ты привезла меня сюда и показала свое тайное расследование. Ты уже приняла решение. Ты нарушила больше законов, чем я.
Она выдохнула. Посмотрела на него. Обвинила его во всем зле, обрушившемся на ее строго контролируемую жизнь. И он чувствовал, что это правда. Также он чувствовал, что не только это правда, но и нечто более тяжелое навалилось на него. Его лицо вытянулось.
Она заметила это. Отпрянула.
Бергер скорчился, опустился на колени, по-прежнему со связанными за спиной руками. Наклонил голову, так что лицо уткнулось в колени.
Молли Блум услышала, как он завыл. Она склонилась к нему.
– О господи, – простонал он. – Сколько их, как ты думаешь?
– У нас есть пять. Предполагаю, что их семь.
– Семь пятнадцатилетних девочек. И никому из них не пришлось бы страдать, если бы я не был таким трусом. Если бы я вступился за тебя, Вильям Ларссон оказался бы за решеткой. И не вернулся бы сейчас, став серийным убийцей. Я, чертов трус Сэм Бергер, создал его.
– Но ты ведь понимал это все время?
Он не сразу смог прекратить вой. Собравшись с силами, Молли протянула к нему руку и положила на плечо. Так они просидели какое-то время. Потом она заговорила:
– Я думаю почти так же. Я тоже струсила. Мне удалось вырваться, но я ничего никому не рассказала ни тогда, ни потом. Я прожила все эти годы, не делясь воспоминаниями ни с кем.
