– В ту ночь тоже шел дождь, – сказал, наконец, Брандт.
– Вы точно знаете это, Бертиль?
– О да. Я знаю о той ночи все.
– Очень немногие разрезали ограждение…
Бертиль Брандт слабо улыбнулся. Это была улыбка человека, пережившего многое. Он выдержит, но никогда не будет прежним.
– Ограждение сделали три года назад. Но только на этой стороне, восточной, в сторону города. Как ни странно, я понимаю ход их мыслей.
– Можете объяснить? – попросила Блум.
– Сюда приходят, зациклившись на одном, опьяненные мыслью о самоубийстве. С восточной стороной моста по традиции связаны романтические представления о прыжке из мерзости в прекрасное, где весь Стокгольм лежит у ног. А если перед вами двухметровый забор, вся романтика исчезает. Тогда надо перебираться через отбойник, пересекать дорогу, на которой даже ночью оживленное движение, чтобы перейти на западную сторону. Никакой романтики не остается, шоры спадают. Реальность расправляется с мечтаниями, человек прозревает, начинает видеть себя в истинном свете. И весь этот роскошный проект превращается в жалкую чушь. Только по-настоящему целеустремленные завершают задуманное.
– Но теперь ограждение есть и на западной стороне.
– И оно оказалось действенным. Люди, конечно, перелезают и через него, но гораздо меньше, чем раньше. И как вы и сказали: очень немногие разрезали ограждение.
– Но Эмма это сделала, – сказала Молли Блум. – У нее с собой были очень прочные арматурные ножницы, которые остались лежать на мосту, к тому же с ее отпечатками пальцев.
– Да, – подтвердил Бертиль Брандт. – Она очень тщательно все продумала.
– Но никто ведь не видел, как она спрыгнула?
– И труп тоже не найден. Я думаю, ее просто унесло в море. Как она и хотела. Она любила море.
– Никаких свидетелей?
– У самого прыжка нет. Это случилось на Праздник середины лета, ночи стояли светлые, но город ведь опустел. Те, кто остался, наверняка отходили от празднования накануне. И все же есть два независимых свидетеля, утверждающих, что она шла по мосту с ножницами в руке, очень целеустремленно шла. И камеры наблюдения.
– Камеры наблюдения?
– Недалеко отсюда, в районе Хурнстулль. Она ведь пришла с той стороны. И ножницы хорошо видны. И ее лицо.
– Как оно выглядело?
– Как оно выглядело?
– Да, вы же знаете о той ночи все.
Брандт горько усмехнулся и покачал головой.
– Вы не самый чувствительный полицейский из тех, кого я повстречал за это время.
– Зато, возможно, самый спешащий.
– Вряд ли Эмме есть куда спешить. Да и мне тоже.
– Возможно, спешить надо куда сильнее, чем вы думаете…
– Напряженным. На грани срыва.
– Лицо?
– Камеры наблюдения ведь имеют не очень высокое разрешение. Она выглядела бледной и очень, очень напряженной. Моя малышка…
Брандт умолк. Блум ждала. Чувствовала комок в горле.
Однажды ночью двадцать три года назад она шла по этому мосту. Тогда не было никаких ограждений, только перила высотой чуть больше метра. Она остановилась на восточной стороне, посмотрела на город и вдруг почувствовала, что смысл все еще может вернуться в ту жизнь, которую отнял у нее Вильям Ларссон. Пусть даже и не сразу.
– Ужас, – сказал Брандт. – Ужас от бессилия.
– Бессилия против суицидальных наклонностей?
– Мы были очень близки. А потом она отдалилась. Было ужасно видеть это. Мама Эммы умерла раньше. Мы остались с ней вдвоем.
– Почему она отдалилась?
– Я так до конца и не понял. Думаю, происходило много чего-то дрянного в школе, но она об этом молчала, замкнулась в себе.
– Вы об этом бессилии и говорили?
– Да. Против ада травли.
* * *
Через несколько минут они уже ехали на юг. Бергер снова был за рулем. Спустя некоторое время он сказал:
– Невозможно себе это представить. Каково это – иметь дочь, которая так немыслимо целеустремленно расстается с жизнью.
– И останавливается. Останавливается в тот момент, когда собирается сделать последний шаг.
– Ты думаешь, Эмма Брандт стала шестой жертвой Вильяма?
– Праздник середины лета в этом году, – сказала Блум. – Ровно посередине между Юнной Эрикссон и Эллен Савингер. Да, именно так я и думаю. В принципе всех, кто прыгает с моста Вестербрун, обычно находят, раньше или позже. Эмма Брандт оказалась исключением, ее тело исчезло. А прошло уже четыре месяца.
– То есть ты думаешь, что у нас теперь есть семь жертв?
– Да, – ответила Молли Блум, глядя на залив. – Это мои самые сильные кандидаты.
– Но чтобы Вильям Ларссон, над которым жестоко издевались, отыгрался на Эмме Брандт, которую тоже травили в школе? Это кажется странным.
– А как он ее нашел? Откуда знал, что она планирует покончить с собой? Я не утверждаю никаких истин, я ищу вероятности. Похоже, что Вильям во всех случаях был хорошо осведомлен. Он похитил Аишу Пачачи в последний день учебы и Эллен Савингер сразу после окончания школы. Оставил массу фальшивых улик в случае с Сунисой Петвисет. Ему удалось забрать Юлию Альмстрём посреди ночи из дома в Вестеросе. Каждому похищению, вероятно, предшествовало серьезное изучение всех обстоятельств.
– И никаких доказательств, – сказал Бергер, сворачивая через развязку с Нюнесвеген на Тюресёвеген.
– Куда мы едем? – спросила Блум.
– Много будешь знать, скоро состаришься.
23
Среда 28 октября, 15:13
Не успев заметить, как проехали несколько районов, они оказались на улице Лупинстиген в пригороде Вендельсё. Бергер припарковался около лечебницы Вендельсёгорден для больных деменцией. Блум наморщила нос, но ничего не сказала. Она молча проследовала за ним на последний этаж. Он постучал в дверь без какой-либо таблички. Ответа не последовало. Наконец, откуда-то появилась медсестра и спросила:
– Вы ищете Алисию?
Бергер прочитал ее имя на бейджике и сказал:
– Здравствуйте, Мия. Да, мы ищем Алисию Ангер. Она здесь?
– Наверняка, – ответила Мия Арвидссон, отпирая дверь. – Она нигде больше не бывает.
Бергер остановил ее, когда она собиралась распахнуть дверь.
– Не поможете, вкратце описав ее состояние?
– Полиция? – спросила медсестра и украдкой усмехнулась. – Удачи.
– «Удачи», стало быть, означает, что она в плохом состоянии?
– Скажем так: надо иметь некоторое терпение, чтобы дождаться мгновений, когда ее сознание проясняется, – сказала Мия Арвидссон и настежь открыла дверь. – С другой стороны, к этому надо быть готовым.
