Морис Эммануэль и его однокашники были первыми почитателями таланта Дебюсси. Их заворожила его своеобразная музыка, поправшая все каноны и догмы, установленные в консерватории. Кроме работы в хоре «Конкордия» и сочинения музыки Дебюсси приходилось выполнять обязанности, которые накладывала на него консерватория, прежде чем выдвинуть его кандидатуру для участия в конкурсе на получение Римской премии. Вот как Морис Эммануэль рисует портрет молодого композитора:
«Благодаря упорству и творческому поиску во время сочинения отдельных композиций, некоторые из которых представляют собой законченные музыкальные произведения, он создал свой музыкальный язык, опробованный им в возрасте пятнадцати лет. Он оттачивал его в фортепианных импровизациях, исполняемых после занятий без ведома преподавателей, а иногда и с их молчаливого согласия. В двадцатилетнем возрасте он уже свободно владел своим индивидуальным языком. В то же время он продолжал учиться композиции в консерватории, чтобы принять участие в престижных конкурсах. Однако он практиковал свой индивидуальный язык тайком, играя для собственного удовольствия или для своих друзей, но не использовал его на публике. И в этом нет никакого лукавства и преднамеренного расчета. Написанные для Римского конкурса кантаты, в которых уже проявляется неординарность личности музыканта, все же остаются в рамках академических правил. Это вовсе не является уступкой композитора с целью достижения успеха. В то время в характере Клода Ашиля мирно сосуществовали черты двух персонажей: вольнодумного, независимого музыканта, бросившего вызов устоявшимся канонам, и добросовестного исполнителя, не помышлявшего о том, чтобы следовать своему гениальному инстинкту».
И все же Дебюсси одолевали сомнения по поводу того, стоит ли ему вновь попытать счастья на конкурсе. И вовсе не потому, что в тот момент он был противником подобной формы соперничества, каким станет впоследствии, а из-за любви как таковой и стремления к свободе творчества в частности. Надо сказать, что присуждение этой премии позволило бы ему считаться состоявшимся музыкантом. Дебюсси, однако, этого не хотел. Конечно, престижная премия помогла бы ему продвинуться вверх по карьерной лестнице и он смог бы зарабатывать музыкой себе на жизнь. И все же он отдавал себе отчет в том, что ему придется погасить пылавший в нем творческий огонь в угоду требованиям строгого жюри. В случае получения этой премии не упустит ли он что-то важное в своей творческой жизни? Поль Видаль и Эрнест Гиро с большим трудом уговорили Дебюсси принять участие в отборочном прослушивании, состоявшемся 10 мая 1884 года. Заняв четвертое место, он был допущен к основному конкурсу. 24 мая Ашиль приступил к сочинению кантаты «Блудный сын» на слова Эдуарда Гинана.
Дебюсси присудили первую премию. За него было подано 22 голоса из 28. И это, несомненно, благодаря поддержке Шарля Гуно. Маститый композитор и его начинающий коллега подружились еще во время репетиций хора «Конкордия». Письмо Гуно от 18 октября 1884 года, направленное в адрес Дебюсси, позволяет судить о характере их взаимоотношений. Мэтр пишет в самом дружеском тоне и обращается к молодому человеку на «ты». Лео Делиб был более сдержан в своих оценках: «Рыхлая тональность… Большое обаяние… Чрезмерная изысканность… Странная музыка. Красивое звучание. Слишком неопределенная тональность… Не хватает простоты! Чересчур живая музыка». Обаяние и неопределенность — вот два определения, которыми чаще всего характеризовали музыку Дебюсси современники и критики. Студенты консерватории, в том числе Морис Эммануэль, были разочарованы по другой причине, чем члены жюри:
«Когда прозвучали первые аккорды “Блудного сына”, мы обменялись взглядами, в которых можно было прочитать предвкушение неописуемого блаженства. Однако наши ожидания оказались напрасными: вместо скандала, на который мы рассчитывали, и несмотря на то, что некоторые почетные и уважаемые члены жюри в какой-то момент, казалось бы, готовы были возмутиться и протестовать, кантата Клода Ашиля показалась нам слишком гладкой и причесанной. <…> Мы жаждали услышать вычурные аккорды и возмущенные возгласы членов жюри, а услышали лишь каталогизированную музыку».
Весьма справедливую оценку результатам этого конкурса дает Шарль Даркур, музыкальный критик газеты «Фигаро»: «Настоящим открытием конкурса в этом году стал молодой талантливый музыкант. Возможно, в данный момент он не превосходит в мастерстве своих однокурсников, но с первых же тактов своего сочинения показывает, что сделан из другого теста. Это имеет особое значение именно в то время, когда вокруг много талантов и нет ни одной индивидуальности… Господин Дебюсси — музыкант, которого в будущем будут хвалить на всех углах… и осыпать оскорблениями».
Парадоксальный прием «Блудного сына» отражает внутреннюю двойственность Дебюсси. С одной стороны, музыкант был счастлив и польщен тем, что получил престижную премию. С другой — его угнетала мысль о том, что ему придется уехать из Парижа, где жила его любимая женщина. К тому же он не хотел чувствовать себя обязанным организации, отметившей его своей наградой:
«Наибольшее впечатление, которое я получил от Римской премии, совсем не связано с ней… В ожидании результатов конкурса я стоял на мосту Искусств и наблюдал за неспешным движением по Сене речных трамвайчиков. Я нисколько не волновался, позабыв о том, какие эмоции связаны с получением Римской премии. Меня заворожила игра солнечного света на поверхности воды, которая собирает толпы зевак, готовых целыми часами простаивать на парижских мостах, чему завидует вся Европа. Неожиданно кто-то хлопнул меня по плечу и произнес срывающимся голосом: “Вы получили премию!..” Хотите верьте, хотите нет, но я могу с уверенностью утверждать, что у меня тотчас испортилось настроение! Я отчетливо осознал, какой шум и суета поднимаются вокруг того, кто получает любую, даже самую меньшую официальную награду. Кроме того, я вдруг почувствовал, что уже не свободен более.
Это настроение вскоре развеялось. Никто не может устоять перед этой минутой славы, которую дает Римская премия. Когда я приехал на виллу Медичи в 1885 году, то был готов поверить, что стал избранником богов, о которых говорится в древних легендах», — вспоминал впоследствии Ашиль Дебюсси.
Если Ашиль не горевал и не радовался по поводу получения Римской премии, то его друзья, преподаватели и в особенности родители были счастливы.
Эрик Сати уже после смерти Дебюсси дал весьма резкую оценку организации, присуждающей Римскую премию:
«Я уверен, что Дебюсси не прибавил себе славы после получения этого нелепого титула за сочинение “Блудного сына” — кантаты, представленной им на конкурс и опубликованной, к сожалению, одним из парижских издателей.
Но не странно ли видеть, как человек столь светлого ума и высокого интеллекта, который критиковал моего уважаемого учителя д’Энди за то, как тот преподавал Франка и иже с ним, мог доверять системе государственного образования? Этой системе, дающей лишь весьма поверхностное образование и насаждающей чудовищную пошлость?»
У Эмиля Вюйермо был более позитивный взгляд на годы, проведенные Дебюсси в стенах консерватории: «Он обзавелся множеством друзей и получил базовые знания в области исполнительского мастерства, которое затем довел до полного совершенства. Не надо серьезно относиться к тому, что он предавал анафеме свою жизнь в стенах этого почтенного учебного заведения. Неблагодарность была не самым большим грехом этого гениального музыканта».
