То, что случилось дальше, вообще никак не укладывалось в голове Вадима — он не смог бы объяснить свой поступок, даже если бы очень хотел. Он вдруг резко повернулся и направился от машины — в сторону, в темноту, в парк, неуклонно приближаясь к тому страшному месту.
Вадим вошел в глубину парка, и со всех сторон его охватила, взяла в кольцо слепящая темнота. Слышались какие-то шорохи, в кустах мелькали смутные зловещие тени — возможно, местные наркоманы или бомжи. Что-то шуршало в кустах, что-то мигом бросалось в сторону при его появлении. Человек предусмотрительный, человек смелый, но трезвомыслящий ни за что не пошел бы в эту ужасную темноту. Но Вадим углублялся в пустой парк, ни о чем не думая.
Злобный лай за спиной раздался так неожиданно, что Вадим подскочил, а его кровь запульсировала, забурлила в висках, бешеными толчками заколотилась в сердце. Длинное упругое тело пулей промчалось совсем близко, едва не сбив его с ног, и вылетело на гладкую плитку темной аллеи. Оглушительный собачий лай был похож на боевой сигнал — он звучал неприятно и даже зловеще. Вадим понял, что это чей-то пес — всего-навсего пес на ночной прогулке в парке, отпущенный с поводка. Псина металась по аллее с лаем, бросаясь на каждое дерево.
— Цезарь! Стоять!
Молодая блондинка, настолько платиновая, что ее выбеленные волосы сверкали даже в темноте, бросилась следом за собакой. Девица была в леопардовом спортивном костюме, с эмблемой дорогой фирмы, выложенной стразами на спине. В прежние дни, да еще неделю назад, он ни за что бы ее не пропустил, даже несмотря на то, что только полная идиотка могла дать заурядному, в общем-то, псу дурацкую кличку Цезарь. Голос блондинки звучал неприятно, скрипуче, чем-то неуловимо напоминая голос базарной торговки. Да, Вадим, конечно, не пропустил бы ее, даже несмотря на голос. Не пропустил бы тогда, но не теперь.
Теперь в нем поднялась бешеная волна раздражения, словно эта нелепая девка нарушила уединение, на которое сейчас имел право только он. Уединение на месте преступления, там, где произошло убийство.
Но блондинке с псиной было на это плевать, а может, она ничего не знала о недавнем убийстве, просто выгуливала свою собаку в парке, на аллее, где прошлой ночью нашли труп. А псина, возможно, была готова нагадить под деревом, на том самом месте, где еще вчера лежал задушенный ребенок.
Блондинка путалась под ногами, не поспевая за отвратительной собакой. Вадим очень надеялся, что Цезарь сломает себе шею. Намереваясь пройти вперед по дорожке, он отодвинул девицу локтем.
— Да какого хрена! — она хотела было разразиться гневной тирадой, но не успела договорить.
Яростный собачий лай вдруг перешел в вой, а потом — в испуганный визг, как будто Цезаря стукнули чем-то тяжелым прямо по морде. И действительно, было видно, как в самой середине аллеи псина вдруг испуганно присела на задние лапы. Впереди, между деревьев, мелькнуло что-то белое.
В этом месте света было больше. На кирпичной стене за деревьями висели два фонаря. Светили они тускло, но все-таки светили. Здесь можно было хотя бы разглядеть неясные очертания предметов.
Блондинка, увидев испуг собаки, и сама перепугалась:
— Цезарь, ты что?! Цезарь, сидеть!
Псина, скуля, вдруг стала отползать на задних лапах. Вадим бросился вперед. Страшное предчувствие вдруг ударило его, будто ножом, перевернуло душу и наполнило новым ужасом.
— Матерь Божья! — дурным голосом взвыла блондинка за его спиной, разглядев то, что заставило испугаться собаку.
Джин висела на дереве. Ее голые ноги конвульсивно колотили по корявому стволу. Выходит, это ее белая фигура в медицинском халате только что мелькнула между деревьями! Тот самый халат, в котором она убежала из больницы. Для Джин он был слишком короткий — едва прикрывал ее стройные бедра. На ночном холоде кожа Джин приобрела синюшний оттенок — это можно было разглядеть в тусклом свете двух фонарей.
Вадим побежал вперед. Подхватил Джин на руки, приподнял. Он когда-то читал: самое первое, что нужно сделать при повешении — это приподнять тело, чтобы ослабить давление веревки на шейные позвонки.
Джин была еще жива. Губы ее — фиолетовые, а точнее, ядовито-лилового цвета, хватали ртом воздух. Она задыхалась. По телу шли судороги — предвестники настоящей агонии.
За спиной истошно завизжала блондинка. Этот визг резал и без того воспаленные нервы Вадима будто бензопилой. Придерживая одной рукой тело Джин, другой он пытался стащить с ее шеи тугую петлю, страшный узел смерти. Это ему удалось — Джин не успела затянуть узел до конца; возможно, у нее не было на это времени. Но вот узел ослаб, и Вадим сорвал веревку с головы Джин, сорвал вместе с клочьями волос. Безжизненное тело скользнуло к нему в объятия…
Нет, не совсем безжизненное! Джин была жива. Ресницы ее трепетали, отбрасывая на впавшие восковые щеки черную тень. Что касается ее щек, то он никогда не видел такого жуткого бледного оттенка.
Джин казалась легкой, как перышко, а может, просто ему так показалось из-за сумасшедшего стресса.
Вадим резко обернулся к продолжавшей визжать блондинке.
— Заткнись, дура!
— Полиция… Нужно полицию! — залепетала девица.
Пес вдруг угрожающе заворчал.
Вадим ударил ее кулаком в лицо — не слишком сильно, но достаточно крепко для того, чтобы вырубить. Охнув, блондинка осела на сырую землю, завалилась на бок. Пес взорвался яростным лаем, но напасть на Вадима не осмелился.
До сих пор Вадиму не приходилось бить женщину в лицо. Он вдруг испытал какое-то странное и новое для себя чувство. Но, к его глубокому ужасу, это было вовсе не чувство стыда — это до неприличия напоминало облегчение.
Черная веревка осталась болтаться на дереве. Вадим бросил на нее беглый взгляд, запоминая мельчайшие подробности, и вдруг похолодел. Похолодел по-настоящему, до ледяной изморози на коже.
Это место… Он видел его раньше! Это было то самое место, где нашли труп ребенка. И как раз здесь, под этой самой веткой, убийца надел на труп страшную веревочную петлю. Если бы Вадим верил в Бога, то спешно начал бы бормотать любую пришедшую на память молитву. Но для веры в Бога он был слишком прагматичен и заземлен, а потому лишь попятился назад (совсем как недавно Цезарь), испытывая суеверный ужас.
Вадим развернулся и бегом помчался к странному дому, неся Джин на руках.
* * *
Здесь все было так, как он оставил при уходе, но в то же время все неуловимо изменилось — но что?
Красная комната казалась более живой. Яркие обои резали глаза в слепящем электрическом свете. Вадим недоумевал: кто вставил в люстру такие яркие лампочки — прежние жильцы, хозяева квартиры или сама Джин? Но эти мощные лампы делали комнату еще страшнее. Теперь она больше, чем прежде, казалась каким-то злобным живым существом. Существом, готовым к нападению и выжидающим лишь подходящего момента.
Джин лежала на диване. В сознание она не приходила. Дышала тяжело, с присвистом, но дышала. Это страшное дыхание пугало его еще больше, чем полное безмолвие.
