— Господи, неужели Юрик не бредит…
Всем было известно, что Юрик, ее муж, тихий пенсионер, «зашитый» алкоголик… конечно, бредит! С тех пор как он бросил пить, он был оптимистически полон утопий и завиральных идей. Некоторые из них умиляли и тешили Таню, но только лишь в силу ее непрактичности и отсутствия организаторской жилки. Например, предложение создать братство спиритуалистов при клубе «Грин». Или водить экскурсии по тайникам и кладам Подмосковья. Или организовать кружок любителей го и маджонга. Порой Юрик примыкал к разным организациям, но долго в структурах не задерживался — его манил дух спонтанного творения. Пока же он водил экскурсии по местам московских привидений, и, по увереньям Киры, имел успех.
— Юра тоже уверен, что нашего книгоненавистника грохнули спецслужбы с помощью близких к ним мистических союзов. У него, конечно, голова пухнет от теорий заговора, но что, если… сейчас он недалек от истины? Только Бэлле не говорите, она, конечно, в это никогда не поверит! А можно я эти бусы ему покажу?
— Нельзя, это улика! — в один голос прошипели Таня и Давид.
— О, ребятки, у вас уже улика! — хохотнул вошедший Птенчик.
— Давненько мы тебя не видели! Где тебя носит? — затараторила Кира, забыв и про улики, и про заговоры.
— Готовлю грандиозный вечер. А вы не в курсе? О нем должна быть большая статья. Приглашаем прессу. А Шнырюга уже дописывает обзор литературных площадок, и ей пока ни в коем случае нельзя наступать на хвост, а то она не пропишет нас лучшими.
— Какие тонкие ты плетешь интриги! А что за концерт? Ты-то сам порадуешь нас божественной импровизацией? Ведь взял сакс, чтобы тренироваться, я видела!
Птенчик было разлился руладами про любимый этно-, фри- и еще бог весть какой джаз, но осекся, повнимательней вглядевшись в обсмеянную им же улику.
— О, а это же Людкины! Откуда они здесь? Она же вечно ходит обвешанная какими-то веригами с помойки. Давайте ей отдам — задобрю злого духа.
Таня вдруг поймала на себе очень напряженный взгляд Давида. И поняла, что надо не только любой ценой отбояриться от выдачи легкомысленного вещдока. Но и от объяснений! Потому она понесла бодрую возмущенную околесицу о том, что путаная бижутерия — сокровище ее мамы, а Таня взяла ее на время, чтобы купить такую же для драгоценной племянницы, которая играет в школьном спектакле цыганку и страшно увлекается этно… этно… всем этим этноджазом. «Прямо как ты, Птиц!»
Словесный кульбит Славу озадачил, но спорить он не стал. Его слишком занимали концертные хлопоты, и особенно важно было подвигнуть Киру на оформление афиши, с которым она вечно опаздывала. И Таня в который раз слушала до боли знакомую перепалку о том, что сделать надо было еще вчера… а никто не сказал… а сроки бешеные… а Бэлла сказала заниматься сайтом — и далее в том же духе. Но теперь Тане не терпелось понять саму себя — почему она не доверилась Птенчику, с которым давно мечтала обсудить события последних дней наедине. Птенчику, который тоже любитель теорий заговора! Уж им с Давидом нашлось бы о чем устроить тайную вечерю… Неужто Таня так боится болтушки Киры? Что значил напряженный взгляд Давида? Конечно, как только народ схлынул, она запытала любителя мистики по всей строгости, но он делал вид, что не понимает, о чем она.
— Да какой взгляд, почтенная Татьяна! И так же понятно — улика не должна уйти из наших рук. Вы с задачей достойно справились… — В реплике прозвучала ирония, и Таня в отместку решила как-нибудь невзначай назвать Давида Додиком. — Но вот что с этой уликой делать, неясно. Если эта так называемая Люда Шнырь пока стратегически для нас важна, имеет ли смысл эту улику обнародовать? Ее начнут таскать на допросы, и ее позитивный настрой к нашему клубу иссякнет. Пусть сначала прославит нас, а уже потом нервничает.
— Даже если она убийца? — изумилась Таня прагматизму молодых.
— Она не убийца. Она, вероятно, свидетель, который почему-то пока молчит. Так мне кажется… а вот с супругом Киры я бы хотел пообщаться.
— Ты сначала с нашим Славой пообщайся! Он тоже знаток и любитель альтернативной истории. Кстати, почему мы не рассказали ему правду? Зачем нам эти тайны среди своих?
— А откуда мы знаем, кто свой, а кто чужой? — с резонной прохладцей возразил Давид.
— Так это что получается: ты подозреваешь Птенчика? — ехидно поинтересовалась Таня.
— Почему только я? Получается, ты тоже подозреваешь!
И Давид победоносно перешел на «ты», разыграв козырную карту. Получив очко в детской детективной игре… Он напоминал Тане сына — пестротой сознания и непостижимой логикой. От Птенчика затаимся, зато мужу Киры откроемся, расколемся постороннему — зачем? Но даже не это самое загадочное, а то, что взрослый и вполне здравомыслящий человек, каковым Таня себя считала, ощущает непреодолимую тягу бросить работу и погрузиться в Давидово расследование. Подростки тоже обладают магическим свойством вовлечения. Сколько раз Таня, в жизни не соблазнившаяся ни одной компьютерной игрой, завороженно наблюдала за первоклассной графикой и причудливыми героями с человеческими телами и головами кошачьих, бодро шныряющими по шедевральной сказочной стране… Так сын незаметно выпрашивал для себя лишний часик-другой, урезая драгоценное время сна, а мамаша погружалась в гипнотический транс, вместо того чтобы срочно пресечь безобразие.
И вообще Таня ловила себя на том, что все больше ощущает себя не мамой, а старшей сестрой. И так ей было уютнее. Особенно когда Ник уезжал. Вдвоем с Мишкой они вели приятно безалаберную жизнь. Ведь главным апологетом порядка в доме был глава семейства. Со свирепой экспрессией викинга он мыл полы и протирал мебель. Это имело простое объяснение — у Николя была аллергия на пыль, но он свой недуг не афишировал. И потому извне все могло выглядеть иначе — ленивая жена и золотой муж. Таня смирилась — лишь бы не было скандалов и проклятий дому-свинарнику. В этой уборке сквозила ненависть к судьбе, к миропорядку, к собственному характеру — все это мнительные натуры толкуют как ненависть в их адрес. Таня знала, что это неправильно, но логикой не могла победить напирающую мрачную энергетику. Как же она ненавидела этот черный утренний час уборки, который, по обывательскому разумению, должна была благословить! К тому же, будучи не в настроении, Ник не выбирал выражений, а злую матерщину Таня на дух не переносила. Могла ударить в ответ — и все рассыплется, закончится…
Конечно, о рукоприкладстве и речи не было — просто уходила плакать. Мишка растерянно замолкал, приходил по-детски несмело успокаивать. В такие моменты Тане казалось, что она совершает непростительный родительский проступок — подставляет сына под удар отчима, который наносит ему непоправимую травму… Но Мишка на удивление быстро забывал эти мерзкие стычки и относился к Нику параллельно-дружелюбно. Даже если тот, перебрав лишнего, начинал цеплять парня вредительскими замечаниями. Таня возмущалась, а Мишка надевал наушники и погружался в свой виртуальный мир. С него как с гуся вода… а Ник распалялся, свирепел. Наутро он писал пасынку длинные философские послания с вкраплениями сдержанных извинений, Мишка пробегал их глазами и тут же забывал, о чем они… Таня складывала эти листочки в заветную папку с эпистолярными вехами прошлого, где хранила сакральные раритеты — письма и записки, в незапамятные времена написанные от руки… Она думала, что эти откровения важно сохранить для скрепления семейных уз. Ведь когда-нибудь Мишка непременно должен будет обнаружить, что впитал лучшие нестеровские черты. Таня очень хотела, чтобы так было. Он верила, что недостаток отцовского воспитания можно восполнить из других источников — дед, отчим, учитель музыки, тренер… Богом посланных положительных мужских примеров.
