— Да. Дети ушедшие становятся Ангелами Хранителями. Я годами размышляла об этом, и знаю подобных хранителей целого рода. Когда я писала семейные истории и прикасалась к этим моментам… я мечтала дать какое-то универсальное утешение. Пускай это звучит самонадеянно, но без высокой цели какой из тебя первопроходец…
Сергей бросил внимательный и оценивающий взгляд на Стешу.
— Для нашего рода Кара Гутман — и ангел, и демон. Лично для меня она оберег, для отца — и пожизненная вина, и воспитание чувств, для сестрицы — невидимое альтер эго. Невидимое… и отвергаемое. Думаю, в этом и есть ее проблема: надо было ей сразу все рассказать, а не придумывать итальянскую сказку! Подспудно она чувствует, что проживает жизнь за ту умершую девочку, но вместе с трагедией отсекает и счастливую силу Кайрос… Впрочем… — Сергей осекся, — говорю это все вам потому, что вас вроде бы не смущает мистика…
— Не смущает. Редкий родовой сюжет обходится без нее, — отозвалась Стеша. — И вам удалось обратить ее себе на пользу. Это самое лучшее, что мы можем сделать.
— Не знаю насчет пользы, — усмехнулся Сергей. — Но у меня всегда с собой копия этого портрета. Я воспроизвел его на стене в одном парижском сквоте… в приступе невыносимой тоски по дому. Вернулся туда просто из любопытства через годы — а портрет нетронутый! Была в нем какая-то магия…
Стеше в этот момент вспомнился совсем другой портрет и другая магия, но она решила не отклоняться и осторожно продолжила:
— Но вернемся к Гутманам. Вы говорите, ваш папа на всю жизнь сохранил дружбу с Борисом. А как он относился к тому, что его друг так назвал дочь? И как они вообще умудрились остаться друзьями?
— Это все благодаря отцу. После трагедии мать семейства Гутманов с Борей спешно уехали из города. Но отец сохранил с ними связь. Переписывался. И уже когда учился в институте, позвал Бориса к себе. При этом папа сам жил у родни, а тут еще и друга приволок. Святая простота! Но дружба для него — святое. Боря Гутман оказался хватким кадром. Шустро перевелся в Москву и женился на местной. Лично я этих Гутманов терпеть не мог. Тут я с вами солидарен, хотя вы-то столкнулись с Бориным сынком… но яблоко от яблони, как говорится. Может, девочка Кайрос и была душкой, Царство ей Небесное, но Боря вовсю эксплуатировал папино чувство вины. Случился этакий перевертыш судьбы: по сценарию мой отец, сын энкавэдэшного карателя, должен был быть пронырливым карьеристом, а Боря Гутман, сын врага народа, — мучеником и страдальцем. Но наш батя так ему сочувствовал, что вышло все наоборот. А насчет имени «Кара»… в детстве мне казалось, что толстый важный одышливый Боря давно забыл про свою умершую сестру. Мы помнили, а он забыл. Это, конечно, был мой детский максимализм. Отец меня горячо вразумлял: дескать, опомнись, дядя Боря и врачом-то стал в память о своей сестренке. Чтобы спасать жизни… Хорошо, допустим, но я так и не понял, почему Гутманы, Боря и его напыщенный сынок, считались хорошими докторами. Бориса я уже помнил в статусе заведующего отделением, а потом главврачом. Считается, что он вылечил Кару от туберкулеза. Но, во-первых, ее болезнь была задушена в зародыше. А во-вторых, реально лечил кто-то из подчиненных Гутману докторов. Но наша мама благоговейно шептала, что без чуткого руководства Бори ее ненаглядный ребенок сгинул бы в пучине страшной болезни.
— А что вы скажете о Марине, Кариной дочке, которую вылечил… напыщенный сынок Бориса Гутмана? — не без внутреннего злорадства поинтересовалась Стефания.
— Похожий случай. Боря направил своего отпрыска в самую прибыльную область медицины: женские болезни и аборты. Актуально в любые времена, а в смутные тем более. Это тебе не с чахоточными возиться. Про Марину я от своей бывшей знаю — Кара ведь поддерживала с ней показательно-родственные отношения. Гутман посадил Маринку на какие-то гормоны, да и все дела. Я, разумеется, не знаю, что с ней было, зато Люба, моя бывшая, всегда про всех в курсе, и она мне недавно что-то рассказывала про Марину, но я слушал вполуха.
— А вы не помните человека по имени Герман, которого Кара приводила лечиться к Борису Гутману…
— Помню ли я Германа! — вдруг вспылил Сергей. — Да это ж я познакомил с ним Кару. Мощнейший человек. У Гутмана была кишка тонка его вылечить. Вы замечали, что эскулапы часто смотрят на своих пациентов свысока?
— О да! — усмехнулась Стеша.
— Примитивная тактика! На самом же деле это врач порой не дотягивает до уровня больного. А для успешного излечения доктор и больной должны соответствовать друг другу. Или можно применить забавное слово — конгениальны. Так вот, Боря Гутман при всех своих регалиях сильно не дотягивал до Германа, которого посчитал хиппи-недоучкой. А Гера, побывав у него, понял кое-что важное. Он сказал: «Докторище токсичен. Он точит на вас зуб». Я не мог пренебречь этим — ведь я знал, что это за зуб. Я рассказал ему всю эту папину эпопею, а он… восхитился нашим «шикарным родовым триллером» и пророчески посоветовал мне исчезнуть. Смешно, да? Мне и в голову тогда не могло прийти, что довольно скоро я его советом воспользуюсь…
— Почему он так сказал?
— Его аргументы укладывались в житейскую психологию. Вроде как пресловутое «родовое подсознание» всегда хочет возмездия. Несмотря ни на какую дружбу! Боря Гутман потерял отца и сестру, значит, мы тоже должны принести жертву. И этой жертвой должен быть я, ибо кто ж еще?
— Но при этом Герман мог рассказать Каре о «родовом сюжете» и о Кайрос!
— Нет, не мог. В вопросах семейной истории он был очень щепетилен. Он считал, что это сугубо наше семейное дело.
— Да… он был выдающейся личностью. И моим лучшим… единомышленником.
— Знаю. Только поэтому я и согласился говорить с вами. А теперь… мне нужно еще кое-куда успеть. Если не возражаете, я сейчас подвезу вас обратно к дому. Надеюсь, я удовлетворил ваше исследовательское любопытство?
«Конечно же нет!» — беззвучно закричала Стефания про себя, соображая, насколько далеко они отъехали и много ли она успеет спросить на обратной дороге. Неудовлетворенного любопытства еще непочатый край! Но состояние рыбы, выброшенной из блаженного океана истины, подвигло ее на отчаянный шаг.
— Сергей, но когда-нибудь вы сообщите Каре о том, что живы…
Это было уже не родовое, а личное любопытство, нарушение святого правила Германа… Однако как потом жить, укоряя себя в том, что была послушна правилам? Невыносимо!
Сергей посмотрел на нее с насмешкой досады:
— Стефания, а я думал, вы уже сделали правильные выводы… Да знает она, знает, что я жив! Но она приняла эти правила игры. Я пропал без вести. Этим мы отработали наше семейное чувство вины. Если вы читали книгу Германа, то должны понять, о чем я. Мы больше не виноваты! Я для Кары не такая уж большая потеря. Главное, что от этого… родового триллера не пострадает следующее поколение. Такой вот переплет. Я думаю, что она в это верит. И потому даже не пыталась искать меня.
— Пыталась! Она верит, что вы вернетесь! — запротестовала Стефания, и ее мелодраматичный всхлип вновь растворился в грустной Сережиной усмешке.
