Вестибюль Дворца изящной дугой выгибался над Москвой-рекой и сливался с циклопическим зданием Дворца.
В голове вертелась нехорошая мысль: «Интересно, мост будут оборонять или взрывать?..»
Над головой снова пронеслись вертолёты, спустя пару минут раздались взрывы – и я услышал в эфире, что солдаты из оцепления на Кутузовском, где осталось моё физическое тело, пошли на прорыв из города, и их почти всех положили винтокрылые машины. А вот в других местах было жарко: остатки армии Разума сходились ко Дворцу, практически не встречая сопротивления.
Я ворвался во Дворец Советов, что называется, на плечах противника. В холле уменьшился ещё на десяток машин – очень уж удобная была позиция для обороны: длинный коридор с широким полотном траволатора, гранитными бюстами вождей на постаментах, ярким освещением и картинами, изображавшими славные победы коммунизма. Пришлось снова залечь, уткнувшись лицами в пол: и к тому моменту, как гранатомётчики подавили огневые точки, мы потеряли ещё нескольких неосторожных курсантов-«дзержинцев» – совсем молоденьких мальчишек в зелёных шинелях. Они отчаянно бросились в атаку, надеясь неизвестно на что, и были скошены одной длинной злой очередью. У меня сердце обливалось кровью. Старик-майор, лежавший рядом, кричал и матерился, а в выцветших голубых глазах стояли слёзы.
Взрывы, баррикада замолкает – и снова вперёд…
Мой кинжальный огонь выкашивал мятежников десятками, но и они были не лыком шиты – выбивали бойца за бойцом. Каждую потерю я ощущал, как уменьшение собственного тела, и из-за этого словно таял и становился слабее. Впрочем, так оно на самом деле и было.
Каждый подавлявший своим величием исполинский зал с мозаикой, бюстами, картинами и колоннами, каждый коридор, каждый чулан и каждая лестница огрызались огнём и отрезали от моего организма ещё часть. Пули и гранаты уродовали мрамор и гранит, раскалывали скульптуры и отбивали части мозаики, разрывали и поджигали флаги.
Роботы падали, но вместо них рядом со мной вставали люди, живые люди. Дзержинцы, милиционеры, сотрудники Конторы, увешанные медалями старики – все вместе, как один человек, поднялись на защиту своей Родины в трудный час. Казалось, что на место каждого умершего с оружием в руках, на вдохе вставали ещё двое, готовые отомстить и довести правое дело до конца. Но мост не был пройдён даже наполовину – и это удручало.
– Палыч, кровью умываемся! Вертолёты где, мать твою ети?! – завопил я, и тут же, словно отвечая на мой вопрос, крыша рухнула, брызнув во все стороны каменной крошкой.
Из пролома вместе с крупными белыми снежинками вниз устремились трассы автопушек. Они шарили по полу, будто лазерные лучи из старых фантастических фильмов, и сеяли кругом смерть и ужас, а потом, следом за пулемётами, к полу скользнули чёрные тросы, и по ним спустились чёрные бронированые мастодонты в «четвёрочке» – отряд «Альфы».
Я выдохнул с облегчением: наконец-то подкрепление, да ещё какое! Дальше дело шло куда веселее: мост мы проскочили, разя отступающих, раздербанивая пулемётные гнёзда, взрывая, стреляя и множеством способов уничтожая изменников. Спецназовцы не уступали в эффективности боевым машинам: укрываясь за щитами, споро продвигались, убивая всё, что находилось не по ту сторону баррикад.
Моя новая армия рвалась всё дальше и дальше, до тех пор, пока перед нами не очутились огромные, размером с подъемный мост замка, резные двери в Зал Советов – исполинское куполообразное помещение, центр Союза, место, где собирались депутаты со всех советских республик для того, чтобы решать судьбу более чем половины мира.
По крайней мере, так провозглашалось с плакатов, экранов и мониторов. Мы вышибли двери и всей оравой ввалились в подавлявший своими масштабами и величием зал, украшенный колоннами, бронзовыми гербами, флагами, мрамором и бархатом.
Кресла спускались амфитеатром к деревянной трибуне, над которой висело громадное красное полотнище высотой с девятиэтажный дом. Рабочие места депутатов подле него были заняты, но люди неестественно уткнулись лбами в столешницы, а рядом с ними темнели бурые пятна крови. Не надо было иметь сверхразум, чтобы догадаться: все эти люди мертвы.
Я окружил депутатов и громко выругался – мы безнадёжно опоздали.
– Палыч! Палыч! – вызвал я начальника и опять услышал крик боли.
– По рации! По рации, мать твою! Садюга! – просипел он, и я сообразил воспользоваться своим физическим телом. Оно сейчас казалось таким маленьким и незначительным, особенно в сравнении с остальной мощью…
– Прости. Мы в Зале Советов. Депутаты убиты!
– Все?! – ахнул шеф. Я живо представил, как он хватается за голову и выдёргивает остатки и без того реденькой шевелюры.
– Нет! – в тепловидении некоторые тела светились ярче остальных, значит, либо в них ещё теплилась жизнь, либо они просто не успели остыть. Я бегло осмотрел счастливчиков. – Есть один!
Курсанты, ветераны и милиционеры закрывали рты ладонями и отворачивались, но некоторые принялись ходить по залу, что-то выискивая, чем безумно раздражали. Я подвёл моё биологическое тело – отвратительно медленное, глупое и неповоротливое – к депутату, сохранившему сознание.
Впрочем, я не мог назвать его везунчиком: из уха полного мужчины в очках вытекала струйка крови, а живот представлял собой жуткое зрелище – лохмотья ткани вперемешку с плотью. Совершенно точно ему осталось недолго.
– Это он! – вскрикнул несчастный и визгливо захохотал. – Это он!
Мы огляделись.
– Кто? – спросил я сотней глоток сразу и, увидев неподдельный ужас в глазах живого мертвеца, повторил биологическим телом: – Кто это?!
– Он!.. – депутат закашлялся. – Он сейчас… Он!.. – снова приступ кашля, кровавая пена изо рта. Месиво, в которое был превращён живот, мерзко зашевелилось.
– Гадость…
– Что-то наверху! – заверещал Палыч. – Наверху что-то!
– Что именно и где? – снова рыкнул я не по рации, едва не спровоцировав у начальника инсульт.
– Статуя Ленина! Самый верх! Там телекоммуникационное оборудование, мы только что зафиксировали какой-то сигнал! И что-то после него мне как-то поплохело…
– Кофе пить меньше надо, – не удержался я от колкости. – Что за сигнал? У тебя же есть авиация, разнеси статую к едрене фене!
– Стрелять в голову Ленину на виду у всего Союза? Сдурел?!
– А ты хочешь, чтобы этот сигнал на нас какую-нибудь хрень типа ракет навёл?
– У него там заложники!
– Да какая уже разница?!
– Майор Иванов! – отчеканил Палыч. – Это приказ! Нельзя стрелять в Ленина, это же долбаный символ! И заложники, на минуточку, живые люди! Приказываю взять статую, а то чёрт знает что… А-а-а! – фраза оборвалась на полуслове.
– Что такое?! – быстро спросил я.
– Голова… – простонал Палыч и матерно выругался. Обернувшись, я увидел, что остальные люди тоже шатались. Ветераны оседали на пол и кресла, молодёжь из числа курсантов выглядела пободрей, но всё равно на глазах зеленела. Лучше всех смотрелись спецы – даже не шелохнулись.
