– Ну, какие у Витальки могут быть душеприказчики? – вздохнул Линкс. – Ни семьи, никого… Ну, мы сказали этому Джованни, что пусть доедет до Савиновки – вдруг найдет там то, что ему нужно? А уж ездил он туда или нет, я не знаю.
По словам живописцев, случился этот визит года полтора назад. Заинтересовавшись итальянским любителем изобразительного искусства, Лев попросил художников изобразить его портрет. Откликнувшись на эту просьбу, сразу двое или трое, вооружившись карандашами, начали что-то рисовать на ватмане. Первым работу закончил Линкс. Размашисто расписавшись на своем творении, он показал Гурову исполненный им в карандаше портрет Джованни.
– Здорово! – однозначно оценил Лев, рассматривая изображение усатого гражданина средних лет, в лице которого читалось горделивое самомнение («Я из Европы, я из Италии!»).
Но в этот момент к ним подошел еще один живописец – Игорь-Мосол и тоже показал свой рисунок. Он изобразил Джованни во весь рост, шествующим по бульвару. Этот Джованни лицом был очень похож на того, что изобразил Линкс. Это дополнительно подтверждало сходство обоих рисунков с их живым прототипом. Кроме того, рисунок Игоря в какой-то мере передавал манеру Джованни держать себя на людях и ходить.
Поблагодарив «пасечника» и Игоря, Гуров пообщался и с другими художниками. Но чего-то характерного припомнить больше никто не смог. Лев уже собирался уходить, однако в этот момент к нему снова подошел Линкс, который рассказал, как на его памяти произошел один довольно-таки дикий случай, когда некий явно полоумный тип пытался порезать перочинным ножом картины, выставленные Лунным. Причем произошло это в тот самый день, когда Виталий привозил свой «Портрет Вечности». На это полотно полоумный накинулся в первую очередь. Виталий, будучи физически очень крепким, вовремя перехватил его руку и отбросил в сторону. Тогда этот ненормальный ринулся с ножом на второе полотно.
– По-моему, вторая картина называлась «Ночи весенние»… – наморщив лоб, припомнил художник. – Там в лучах вечерних фонарей изображен цветущий сад, на переднем плане – парень и девушка, которые обнявшись сидят на траве. Их едва различить, но от картины веет такой душевностью, чем-то таким весенним, будоражащим, что глядишь на эту парочку, и даже сердце замирает от какого-то волнительного предчувствия…
– То есть эта картина была – сплошной позитив и никакого негатива? Но он явил к ней агрессию… А как вы считаете, с чего же он так возбудился, этот псих? – уточнил Гуров, мысленно прикинув, что этот случай, вполне возможно, каким-то боком имеет отношение к краже «Портрета Вечности».
– Как оказалось чуть позже, когда этого психопата связали до прибытия полиции, сюжет картины напомнил ему тот вечер, когда он застал свою невесту с его же лучшим другом, – пояснил Линкс.
– Ну, понятно, «Ночи весенние» что-то там ему напомнили. А «Портрет Вечности» чем ему не понравился? – спросил Лев, напряженно продолжая анализировать услышанное.
– Знаете, он и сам толком объяснить этого не смог… – пожал плечами старик. – Но, как мне удалось заметить, когда псих смотрел на «Портрет Вечности», то – это было заметно даже со стороны! – испытывал серьезный дискомфорт. Примерно как одержимый бесами, когда ему показывают икону.
Кроме того, продолжал рассказывать Линкс, самое интересное было то, что скрутить помешанного художникам помог японский турист, который и купил «Ночи весенние». При этом он уговаривал Виталия переехать на Запад или в Японию. Дескать, здесь его не ценят, а вот там он мог бы стать настоящей знаменитостью. Но Лунный это предложение даже обсуждать не стал, чем сильно огорчил японца.
– Вот как? – сразу же насторожился Лев при этих словах. – А вы не припомните, как звали того японца?
– Не-е-е-т!.. – смеясь, отмахнулся «пасечник». – Имена у них такие замысловатые, что в памяти не удерживаются. Какой-то Тояма Токанава. Я о нем-то самом вспомнил только сейчас. Забрав картину, он собирался сюда приехать еще раз, но что-то больше не появился.
– Как давно он здесь был? – поинтересовался Гуров.
– За два месяца до того, как умер Виталий… – немного подумав, ответил старик.
– Вы подозреваете, что он может быть причастен к смерти Лунного? – Лев сразу уловил перемену в его настроении.
– Ну, как сказать?.. Обвинить его в том, что он каким-то образом мог, например, отравить Виталия, я, конечно, не могу. Но почему-то есть такое внутреннее ощущение, что, раз уж Виталий не согласился на переезд за границу, то… Ну, получилось ли как в той драме про бесприданницу: так не доставайся же ты никому? – развел руками художник.
– Проверим… – пообещал Гуров. – Если, разумеется, удастся найти хоть какие-то концы. Вольдемар Анатольевич, раз уж речь зашла о том непонятном психопате и японце-«искусителе», может быть, вы и их нарисуете? Это нам могло бы очень пригодиться. Сможете?
– Смогу! – кивнул старик и достал из сумки пару листов чистой белой бумаги. – Как это не смогу? Хорошему человеку, который за нас заступился, грешно не помочь.
Он сосредоточенно начал водить по бумаге карандашом, выводя контуры лица мужчины с диковато-рассеянным взглядом и всклоченными волосами. Покончив с портретом психопата, Линкс начал рисовать лицо японца. На оба рисунка у него ушло менее получаса.
К удивлению Гурова, в это же время к нему подошел худощавый лопоухий паренек, который вручил ему еще один портрет итальянца. Впрочем, это было абстрактно-символистское нечто, лишь какими-то деталями передающее отдельные черты лица Джованни. С трудом удержавшись, чтобы не рассмеяться (ситуация один в один походила на кадр из «Приключений принца Флоризеля», где художник-абстракционист представил принцу «портрет» негодяя Клетчатого), Лев тем не менее поблагодарил и за эту работу.
Некоторое время подождав, пока Гуров осмотрит его «творение», абстракционист осторожно поинтересовался:
– Ну а нам теперь как быть? Продолжать сворачиваться?
– Нет. А зачем? Можно снова разворачиваться. Если что – сошлетесь на меня… – Дав ему свою визитку и попросив живописцев звонить, если вдруг кто-то из них вспомнит что-то дельное, Лев помахал художникам рукой и зашагал к парковке.
Разумеется, с точки зрения ортодоксального чиновного буквоедства этот вернисаж едва ли имел какие-то права на существование. Согласно всем бюрократическим «традициям» его можно было проводить, лишь оформив кучу разрешительных бумаг. Но, если подходить к этому вопросу с точки зрения нормального, здравого смысла, запрет выставляться на этой части бульвара наверняка выглядел бы абсурдным. Художники вели себя тихо, не сорили, не создавали каких-либо помех пешеходам, не провоцировали нарушений общественного порядка. Наоборот, обилие самых разных полотен действовало, можно сказать, облагораживающе на всех тех, кто оказывался рядом.
Гуров отбыл в главк, предварительно сбросив по сотовой связи на телефон Стаса фотоснимки портретов психопата, итальянца и японца. Сбросил их и на сайт информотдела главка. Созвонившись с начальником отдела, майором Жаворонковым, Лев попросил поискать этих людей в различных базах данных, да и вообще набрать информации по максимуму. Но, несмотря на все это, руля по городским улицам, он интуитивно чувствовал острую внутреннюю неудовлетворенность. Что-то ему подсказывало: не там они ищут, не там! Во-первых, пообщавшись с художниками, Гуров вдруг понял: смерть Лунного (ну, или то, что принято за смерть в общем ее понимании) едва ли могла быть насильственной. В его кончине не просматривалось каких-то характерных признаков того, что кто-то намеренно прервал жизненный путь Виталия. За годы своей профессиональной деятельности Лев повидал жертв чьей-то злонамеренности более чем достаточно. И где-то в подсознании у него уже сложилась определенная «матрица» представлений о причинах ухода в мир иной того или иного человека. Лунный в эту «матрицу» никаким боком не вписывался.
