– Согласен! Только вот вопрос: из прибабахнутых на голову ты кого именно подозреваешь? Того, что «камлал» у могилы Лунного, или другого, что с ножом кидался на картину? Или ты считаешь, что это может быть одно и то же лицо?
– Что одно и то же лицо – не думаю… – отрицательно качнул головой Гуров. – Хотя такая вероятность, пусть и мизерная, но все-таки существует. Однако совершенно определенно могу сказать: максимум усилий в розыске картины Лунного мы нацелим…
Что он собирался сказать дальше, для Станислава осталось неизвестным, поскольку, перебив Льва, отрывисто запиликал его телефон внутренней связи. Подняв трубку, Гуров услышал голос Орлова:
– Стас на месте? Ко мне зайдите!
Выходя в коридор, Крячко повернулся к напарнику:
– Ну, так на что мы теперь нацелимся?
– В большей мере нацелимся на людей с отклонениями в психике… – захлопнув дверь, пояснил тот.
Когда они вошли в кабинет Орлова, генерал оказался не один. Некий недурно одетый гражданин с диктофоном и блокнотом о чем-то доверительно беседовал с ним. Как оказалось, это был спецкор столичного еженедельника «Мгновения века» Ефим Морженин. Его очень интересовали обстоятельства случившегося с Виталием Лунным.
– Мы солидное издание, каких-либо «желтых» материалов не публикуем, – неспешно жестикулируя, пояснил журналист. – Поэтому наш главный редактор поручил мне взять материал у людей, которые знают об этом деле не понаслышке, которые не склонны к выдумкам и мистификациям. Очень просил бы вас рассказать, насколько это позволяют рамки тайны следствия, что же на самом деле произошло с Владимиром Лунным?
– Он Виталий… – деликатно поправил Гуров. – Если честно, то я не считаю это дело чем-то из ряда вон выходящим. Бывали и позамысловатее, и куда более запутанные. Поэтому, даже выйдя за рамки упомянутой вами тайны следствия, чего-то особенного рассказать не смогу. Этим делом мы занимаемся всего лишь пару дней, поэтому, как выражается один известный политик, буду краток.
Опустив такую подробность, как то, что они со Стасом фактически начали расследование еще до официального решения Орлова на этот счет, Лев построил свой спич, сделав упор на «ценные указания», данные им начальником главка. По его словам, из некоего источника, который в данный момент они раскрыть не могут, Петру Орлову лично поступила информация о том, что умерший три года назад художник-самородок Виталий Лунный в реальности был кем-то отравлен. Поскольку данная информация никаких подтверждений не имела, генерал Орлов приказал им в любое свободное время попытаться хотя бы в общих чертах уточнить, насколько она верна.
– Ну вот! – поймав паузу в повествовании Гурова, заговорил Морженин. – А Петр Николаевич рассказывал мне, что вы в большей степени сами взялись за это дело…
– Скро-о-мничает! Его второе имя – генерал Скромность, – негромко рассмеялся Лев. – Он всегда старается держаться в тени и очень часто даже свои заслуги приписывает другим, в частности нам со Станиславом Васильевичем. Не стану углубляться в детали, могу лишь сказать, что наш главк держится прежде всего на нем. И это – факт бесспорный. Но продолжим о происшедшем с Виталием Лунным…
Слегка порозовев, Петр с укоризной взглянул на Гурова («Лева, ну на хрена мне такая реклама?»), на что тот ответил столь же выразительным взглядом: «А нефига было нас вытаскивать сюда, чтобы мы тут разводили всякие пустопорожние трали-вали! Сам, что ли, не мог от прессы отдуться?»
Продолжив свое повествование, он рассказал об их со Стасом первом визите на Грачихинский бульвар. Поведал о том, какие интересные люди там выставляют свои творения. Дабы не нарваться на обвинения в обскурантизме со стороны либералов, чрезвычайно обожающих так называемое «современное искусство», пару как бы комплиментов сказал и в адрес примитиво-абстракционистов с Грачихинского. А потом Лев в общих чертах передал услышанное от художников, в частности от Линкса и художника Игоря по прозвищу Мосол об аномальных (а как их еще назвать?) явлениях, связанных с творениями Лунного.
Далее Лев коснулся их со Стасом визита в Савиновку и Проклово, рассказал о краже самой значимой картины Лунного «Портрет Вечности», о перипетиях, связанных с эксгумацией тела художника. Этот момент Морженина чрезвычайно заинтересовал. Он задал уйму вопросов, главным из которых был: так можно ли считать Виталия хотя бы условно живым или его тело по-настоящему мертво и всего лишь неким загадочным образом «законсервировано»?
– Видите ли, я сыщик, а не биолог, – усмехнувшись, развел руками Гуров. – Могу ли я назвать живым человеческое тело, имеющее температуру окружающей среды, не совершающее дыхательных движений, в груди которого не бьется сердце? Понятное дело, нет. Но могу ли я назвать это же тело мертвым, если оно не имеет трупного окоченения, если нет никаких признаков биологического трупного распада тканей? Если современная аппаратура фиксирует в нем едва заметные признаки активности сердца и мозга, а в его сосудах кровь, хоть и загустевшая, но не свернувшаяся? Тоже нет. Мы сами ждем результатов исследований, которые в настоящее время проводят ученые-медики.
Задав Льву еще несколько вопросов, Морженин поблагодарил оперов и Орлова, после чего поспешил в свою редакцию. Когда корреспондент скрылся за дверью, издав недовольное «Гм-м-м-м!», Петр досадливо попенял:
– Лева! Ну, вот зачем это? Зачем на меня «переводить стрелки»? Я сразу понял твою «маленькую хитрость» – выставить меня всемогущим и всеведущим, чтобы в следующий раз все газетчики перли только ко мне, а вы были, как говорится, не кляты и не мяты. Ну уж, нет! Не отбрыкаетесь! Тоже будете давать интервью. И ты, Стас, тоже, кстати говоря!
– А я-то о чем буду рассказывать? – изобразив из себя ничего не понимающую святую простоту, помотал головой Крячко.
– Да о чем хочешь! – саркастично-мстительно хохотнул Орлов. – Например, о том, как усердно работаешь над улучшением столичной демографии.
Ответом ему был дружный смех приятелей – таким они его не видели уже давно.
– Да ну вас, черти настырные! – тоже, рассмеявшись, отмахнулся генерал. – Вы мне вот что лучше скажите. На ваш взгляд, картину найти реально?
– Думаю, да-а-а… – покосившись в сторону Гурова, с некоторой самоуверенностью обронил Стас.
Лев высказался более осторожно:
– С достаточно высокой степенью вероятности, картину мы найдем. Но… Может так случиться, что при определенных обстоятельствах она окажется утраченной навсегда. Вот этого я боюсь больше всего.
– Имеешь в виду, что ее вывезут за границу? – насторожился Орлов.
– Это полбеды… – На лице Льва промелькнула тень досады. – Даже если ее вывезут, все равно остается шанс вернуть. Утраченной навсегда она может стать, если ее физически уничтожат. А такое тоже не исключено.
– А кто и для чего ее может уничтожить? – В глазах Стаса отразилось крайнее недоумение.
– Есть категория людей из числа тех же пигмалионистов, которые, съехав крышей окончательно, от обожания предметов своего вожделения переходят к, своего рода, их ритуальному уничтожению. Я сегодня прочел статью одного психиатра, который писал именно об этом. Он анализировал поступок того вандала, который пытался уничтожить «Данаю». И вот, по его мнению, у таких сдвинутых по фазе в какой-то момент появляется жажда уничтожать все самое ценное, что восхищает многих других.
