Взяв машину у одного из свои ромашинских неофитов, он вновь поехал в Проклово. В музее выяснилось, что лучшее из полотен Лунного было убрано в пыльный запасник. К тому же внезапно обнаружился конкурент, тоже претендующий на эту картину. Причем конкурент очень опасный – жаждущий шедевр Лунного уничтожить физически. Они крепко повздорили, и Евгений-Тумирей понял, что картину нужно спасать. Ведь Жерар решил уничтожить «Портрет Вечности» тоже любой ценой. Даже ценой того, чтобы устроить в музее пожар. И он вполне мог это устроить. И даже если бы Тесакин предупредил о риске пожара ту же Ворчунову, его или не послушали бы, или не смогли бы этого предотвратить.
– И тогда я принял решение картину выкупить или украсть, – тягостно вздохнул он. – Пошел к Мумятину. Он сказал, что выкупить я не смогу, потому что у меня нет таких денег. Но, узнав, в чем дело, посоветовал обратиться к одному человеку. Его я называть не буду. Тот согласился помочь. За десять тысяч выкопал лаз, и мы картину украли…
– Этот человек – Курубякин, – вклинился в повествование Стас. – Он умер той же ночью. Выпил «паленой» водки и у себя на кухне задохнулся газом, идущим из погасшей горелки. Слава богу, мы вовремя там появились, а то мог бы взорваться многоквартирный дом. Представляете, что это такое?
– Что?! – ошарашенно переспросил Тесакин. – Он умер? Ужасно… Да-а-а!.. Мне очень жаль! Тем более если учесть, что могли погибнуть и другие люди… Это большое, просто невероятное счастье, что вы успели вовремя. И я уверен, что это – ОНА явила свое могущество, ОНА уберегла от беды…
– ОНА?!! – удивленно переспросил Гуров.
– Да, та, что изображена на этом холсте. Вечность! Это она отвела несчастье – я уверен. Но, мне кажется, вы испытываете некоторое недоверие к моим словам? Хотя… Это ваше личное дело. Так вот, появление этого полотна произвело невероятный эффект – многие из тех, кто назвались моими учениками, постояв перед ним, во время медитации вдруг стали достигать того, что называется просветлением. И тут появился Жерар…
– Он пришел все с тем же – уничтожить картину? – уточнил Гуров.
– Да! – вместо Евгения-Тумирея с некоторой даже остервенелостью ответил Снякунтиков. – Это – моя главная миссия в нашем мире, и я должен ее выполнить! Во что бы то ни стало!
– А что же не прогнал его? – покосившись глазом в сторону Жерара, спросил Крячко.
Подергав себя за бороду, Тесакин пояснил, что, имея рядом, в поле своего зрения, такого типа, как Снякунтиков, гораздо легче его контролировать и не допустить того, что он задумал. К тому же ему удалось выведать у Жерара подробности, когда именно тот мог решиться на свой безумный замысел. Зная, что наиболее опасный период – новолуние, а в остальное время за картину можно было не беспокоиться, он не стал прогонять геростратствующего пигмалиониста.
– Я до сих пор не могу смириться с тем, что творца «Портрета Вечности» с нами нет и больше уже не будет ни-ког-да! – вновь вернувшись к теме кончины Лунного, с горечью констатировал Тесакин.
– Вообще-то относительно его смерти вопрос пока что остается открытым, – произнес Лев, глядя на уже начавшее вечереть небо, на порозовевшие в лучах вечернего солнца облака.
– Что вы хотите этим сказать? – широко раскрыв глаза, торопливо спросил Евгений-Тумирей.
– Он что, все еще жив?!! – чуть не подпрыгнув от удивления, ошарашенно выдохнул Снякунтиков.
И тут Гурову на ум пришла достаточно неожиданная мысль, как, хотя бы условно, обезопасить «Портрет Вечности» от посягательств этого ненормального.
– Да, Жерар, у него есть все шансы встать из гроба и написать еще более сильное полотно. Так что уничтожать эту картину – смысла теперь нет никакого… – не тая иронии, произнес он.
– А… По-подробности м-можно? – начав заикаться от волнения, попросил Тесакин.
– Разумеется!.. – Лев достаточно сжато поведал о загадочном событии в Савиновке, когда извлеченный из могилы покойник оказался не совсем покойником.
Оба – и Тесакин, и Снякунтиков – тут же весьма бурно отреагировали на услышанное. Причем каждый по-своему. Если Евгений-Тумирей радостно воздел руки к небу и ликующе воскликнул:
– Хвала Творцу мироздания! Хвала Вечности!!! Виталий не умер! Он встанет – я в этом уверен! Он будет жить и творить свои бессмертные шедевры! Какое невероятное счастье! Слава Вселенной! Слава этому миру! Верю в его разум и доброту!!!
Одновременно с ним явил свою реакцию и Жерар. Но она была прямо противоположной. Издав протяжное, протестующее: «А-а-а-а-а!!!», он упал и начал биться в конвульсиях, колотя по земле кулаками и пронзительно вопя:
– Я ненавижу и презираю этот мир! Я хочу, чтобы он исчез, погиб, испепелился! Черный владыка! Ты обманул меня! Ты позорно прогнулся перед тем, кого именуют Богом! Я служил тебе, я восхищался тобой, я молился на тебя, а ты – слабак, недостойный звания Владыки!!! Лунный жив… Какое разочарование! Какое горе!.. У-у-у-у!.. – завыл он, обливаясь слезами.
Покосившись в сторону Гурова, Стас украдкой покрутил пальцем у виска. Тот, с трудом сдерживая улыбку, чуть пожал плечами, как бы говоря: «Что поделаешь? Филиал психбольницы на прогулке…»
Вспомнив об этих вчерашних перипетиях и коллизиях, Лев невольно покрутил головой – ну и денек выдался! Домой они со Стасом вернулись уже за полночь. По возвращении из Ромашина им пришлось сначала определить Тесакина в добрые и заботливые руки медицины. Причем в руки добрые и заботливые в самом прямом смысле – Гуров был немного знаком с доктором Беляниным, который работал в Клинике Кащенко, и лично его попросил отнестись к Евгению-Тумирею с максимально возможным пониманием. Впрочем, в последний момент Тесакин вдруг завозражал по поводу своего дальнейшего пребывания в стенах психиатрической клиники. Пришлось ему объяснить, что это единственный вариант избежать помещения в СИЗО, где условия куда менее цивильные.
Опера захватили с собой из Ромашина и Снякунтикова. Когда у дома Арсеновых они с Тесакиным садились в «Пежо», Жерар, огорошенный тем, что его не приглашают, очень этим возмутился. Встав перед машиной и раскинув руки, он с обидой в голосе вопросил:
– А что это вы Тумирея с собой берете, а меня здесь бросаете? Мне домой ехать не на что, денег ни копейки… Мне что теперь, надо кому-нибудь тут окна побить, чтобы вы меня задержали за хулиганство?! Учтите! Сейчас я буду на всю деревню кричать о правах человека и Женевских конвенциях! Да! Я очень опасный преступник, у меня в голове куча всяких преступных замыслов и умыслов! Меня тут оставлять никак нельзя! Учтите – это смертельно опасно для местного населения! – орал он, потрясая над головой указательным пальцем.
Ошарашенные таким «саморазоблачением», опера рассмеялись. Лев указал ему на место сзади – садись уж… Едва он тронулся с места, из дома выбежал заросший щетиной усач в майке и трениках. Всплескивая руками, он кинулся наперерез авто и, вглядываясь в кабину, зачастил:
– Ой, стойте, стойте, стойте! Зачем вы забрали с собой нашего учителя? В чем вы его обвиняете? Что он плохого сделал?!
