Около 60 аэропланов немедленно двинулись в путь. Почти одновременно с наступавшей кавалерией мы атаковали большевиков с тыла, которых в наспех сделанных окопах почти не было. Большинство из них располагались прямо лагерями, не ожидая какого-либо сопротивления со стороны поляков. Наше же нападение было для них совершенно неожиданным. Атакованные с двух сторон, большевики и не думали сопротивляться.
Пехота сразу же побежала, а пытавшаяся перейти в контратаку кавалерия была частично рассеяна, а частично уничтожена бомбами и стрелами, а также пулеметами с аэропланов.
Через некоторое время вся стоявшая под Варшавой большевистская армия бросилась бежать, преследуемая польскими кавалерией и летчиками. Тысячи красных были убиты, десятки тысяч сдались в плен, побросав оружие, и лишь малая часть спаслась, перейдя границу с Восточной Пруссией, где и была интернирована немцами.
Произошедшее под Варшавой в тот же самый час произошло и под Львовом. Варшава и Польша были спасены при деятельном участии русских отрядов. Население ликовало и в магазинах не хотели брать за проданные офицерам вещи деньги. Казакам на улицах устраивали овации.
Я же, прослужив в польской армии до марта 1921 г., был демобилизован и окончательно превратился в штатского человека».
Воспоминания Константина Мазаревского представляют собой источник о службе русских в польской армии в мае – октябре 1920 – июне 21 г. Хранится он в ГАРФ. Ф.5881. Оп.2. Д.511. Лл. 16 об. – 81 об. Документ печатается с незначительными сокращениями.
«…В одно прекрасное время я оказался без гроша денег и вынужден был предпринять что-либо, чтобы не голодать. Поступать добровольцем в петлюровскую армию мне не хотелось, так как я считал, что Петлюровщина – очень дутое предприятие.
Случайно встретился со своим приятелем, товарищем по гимназической скамье. Я рассказал ему про свое положение и попросил совета. Тот улыбнулся и сказал: «Вчера я находился в точно таком же положении, но сейчас я – польский улан. Поступил добровольцем в 4-й Уланский полк Речи Посполитой. Если хочешь, пойдем со мной и я тебе составлю протекцию.
Это был для меня единственный выход, и мы вдвоем отправились в гостиницу Гладынюка на Фундуклеевской улице, где помещался штаб 4-го Уланского полка.
У входа в гостиницу стояли два улана с обнаженными шашками, преградившие нам дорогу. Мы объяснили, что нам нужно, и нас беспрепятственно пропустили.
В одном из номеров гостиницы мы нашли командира 2-го эскадрона ротмистра Куль, венгерца по происхождению, который ни слова не знал по-польски.
Его ближайшим помощником был вахмистр «Дядя Миша» – так все его звали. По происхождению он был крестьянин Орловской губернии и с трудом разбирался по-польски. Кавалерист он был идеальный, так как еще в мирное время был вахмистром Гродненского гусарского полка.
Когда я вошел в комнату, вахмистр спросил меня по-русски, чего мне нужно. Я сказал ему, что хочу поступить добровольцем в Уланский полк.
– Куда вы лезете! – чуть не закричал вахмистр. – Вам учиться надо!
Я рассказал ему про свое бедственное положение и свои думы о том, как бы не умереть на улице без куска хлеба, а не то чтобы учиться…
Вахмистр подумал немного и сказал: «Хорошо! Вы приняты во 2-й эскадрон».
Он тотчас же написал записку и отправил меня к командиру 3-го взвода, помещавшегося в Бендерских казармах.
Взводным был молодой поляк из Познани. Он принял меня довольно вежливо и тотчас же приказал выдать обмундирование, карабин и лошадь. Я получил красные бриджи, желтые германские сапоги и английский френч.
Сидело на мне всё мешковато, поскольку было чрезвычайно велико. Поляки подтрунивали над моим неуклюжим видом.
Я спросил взводного, нельзя ли, чтобы казенные портные перешили и сузили мое обмундирование, но тот только замахал руками.
Поместился я в казармах. Ни кроватей, ни нар там не было, и уланы спали кто и где попало: на полу, на столах, на опрокинутых шкафах и на краденых топчанах.
Иногда уланы устраивали по ночам настоящие экспедиции, чтобы соорудить себе последние. Они разламывали заборы и уборные, и мастерили себе их из досок.
Спать на полу казармы было противно, так как его, наверное, лет 10 не мыли, и на нем образовалась целая куча грязи.
Блох в казарме было видимо-невидимо, и первую ночь я просидел на окне, проведя ее без сна.
На другой день в помещение нашего взвода пришел вахмистр. Он осмотрел меня со всех сторон и сделал взводному строжайший выговор за то, что мне не пригнали и не перешили обмундирование. В тот же день я отнес его в полковую швальню, и через два дня все было перешито и пригнано на мой рост.
Во 2-м эскадроне числилось 96 всадников, из которых 15 человек были русскими. Большая часть из них были чинами армии генерала Бредова. Большинство же поляков были из Познани, а в виде исключения в нем присутствовали два еврея из Варшавы.
Последние служили предметом насмешек и издевательств, которые иногда переходили все границы. Я сам не люблю евреев, в особенности после первых лет Русской революции, в которой они играли весьма некрасивую, предательскую и пагубную для России роль, но все же я должен сказать, что эти действия поляков против них были явно чрезмерными. Они задевали не только чувства человеческого достоинства, но и религиозные. Все это впоследствии сказалось: при первом удобном случае евреи перебежали к большевикам.
Русские, хотя и имели нравственное право относиться к евреям враждебно, они все же не издевались над ними, как это делали поляки. Евреи старались держаться поближе к русским, чтобы спасти себя от издевательств. Однако это им не помогало.
Эти евреи еще при Николае II служили в русском кавалерийском полку и с большой любовью вспоминали это время.
Пробыв несколько дней в эскадроне, я успел присмотреться к порядкам и жизни польских улан. Оказалось, что вахмистр «Дядя Миша» являлся первым лицом в эскадроне. Его боится не только весь эскадрон, но даже и младшие офицеры.
Сам командир эскадрона прислушивался к его советам. Вахмистр говорил по-польски скверно, но зато бранился по-русски, и это великолепно действовало на подчиненных. Очень многие поляки бранились только по-русски. Видимо, русская матерная брань красочнее и сочнее польской ругани и умиротворяющим образом действует на разъяренную душу.
На второй день после моего поступления в Уланский полк эскадрон должен был отправиться на строевые занятия. Горнист проиграл седловку. Я вывел своего коня, но никак не мог справиться с седлом. Вахмистр, видя мою беспомощность, приказал оседлать мне коня.
Раздалась команда: «Садись!» Я не мог взобраться на коня и меня на него подсадили. Стремена были слишком низкими для меня и я не доставал до них ногами. Пришлось вставлять их в ремешки.
Мы должны были проехать через весь город к Инженерному училищу. На Крещатике была подана команда: «Рысью, марш!» Я бросил поводья и ухватился за голову лошади, которая часто выбегала из строя и выносила меня на тротуар. Весь эскадрон, видя этот комичный номер, хохотал во все лопатки.
