Возле села Гавронщина произошел неприятный случай: вдруг вечером из пшеницы началась пулеметная стрельба по обозам, в которых началась паника. Повозки бросились в разные стороны, давя людей.
Дорога здесь делала изгиб, по бокам ее были канавы и многие повозки опрокинулись в них. Обозные солдаты побросали их, сели верхом на своих лошадей и бежали в поле.
Уланы растерялись и смешались. Командир польской батареи успел удержать своих солдат от паники и, установив одно орудие на передок, открыл огонь по стрелявшим. После этого человек 10–15 повстанцев бежали в лес, увозя за собой пулемет.
Потерь в людях у нас не было, но одна лошадь была убита, а еще одна – ранена. Во время паники в канавы опрокинулось около 20 повозок. Мы их там и оставили.
Командир эскадрона решил наказать повстанцев за их дерзость, рассыпал его и повел в атаку на лес, но кавалерия там ничего не могла сделать даже при малочисленности противника и мы были вынуждены вернуться обратно.
В Гавронщино мы остановились на ночлег. С нашим эскадроном туда пошла батарея и несколько грузовых автомобилей с консервами, обмундированием и другим интендантским добром.
Все же обозы, не останавливаясь, двинулись дальше, так как связь со штабом была прервана, а доносившиеся слухи лишь мучили нас. Жители нам говорили, что отступать уже бесполезно, так как красные отрезали нам все пути. Причем говорили это не только настроенные пробольшевистски люди, но и сочувствующие нам.
Село Гавронщино лежало в стороне от шоссе и нам пришлось ехать до него проселочной дорогой две версты. В это время автомобили увязли в песке, и командир эскадрона, ставший начальником всего польского отряда, велел шоферам ждать, когда он пришлет из села крестьян с лопатами и волами, которые и должны были вывезти машины.
Эскадрон рысью пошел в село, где мы тотчас же решили согнать всех крестьян на работу. Слух об этом мигом облетел все село, и мужики куда-то из него почти все исчезли: нам удалось набрать их лишь семь человек. Но они уже находились в преклонном возрасте и не могли работать.
Напрасно командир эскадрона угрожал перестрелять всех местных жителей и сжечь село – ничего не выходило. Тогда он послал двух улан к шоферам с приказанием стеречь машины и оставаться в них до утра.
Мы же расположились на ночлег в Гавронщине. Находившиеся там крестьяне встретили нас очень холодно. Одна старуха, узнав, что я – русский, жаловалась мне на притеснения, чинимые местным жителям поляками, и уговаривала остаться в ее селе до прихода большевиков.
Эта бабенка, да и вероятно многие мужики, смотрели на поляков как на иноземцев и иноверцев, а на большевиков – как на русских патриотов. Мало-помалу в крестьянах пробуждалось патриотическое чувство.
Выставив караул и дозоры, мы легли спать. Часа в два ночи меня разбудили по тревоге. Все уланы уже были на лошадях. Вблизи села была слышна стрельба.
Наш эскадрон и батарея оставили Гавронщину и вышли в поле, где и ожидали рассвета.
Стрельба вскоре стихла. Когда рассвело, разведка установила следующее: местные повстанцы напали ночью на наши грузовые автомобили, перебили шоферов, разграбили груз, исковеркали машины, а сами скрылись.
Ни ловить, ни разыскивать этих повстанцев мы не имели времени, а потому, не медля ни минуты, двинулись далее в путь.
Зловещий гул орудий слышался еще явственнее, чем вчера.
По дороге мы нагнали несколько грузовых автомобилей, которые как и наши, захваченные повстанцами, завязли в песке. Их пытался на буксире вытянуть танк, но безуспешно.
Видя, что машины придется оставить, шоферы стали раздавать уланам свой груз. Я взял несколько пар английского обмундирования, а также несколько коробок консервов и галет. Танк и автомобили были брошены.
Ехали мы целый день и целую ночь, пока не приблизились к Коростеню. Мы расположились на ночлег в небольшой деревушке в 10 верстах от этого городка.
Жители отнеслись к нам холодно, если не сказать враждебно. В избе, в которой я ночевал, баба варила самогон и очень боялась, чтобы ее не арестовали. Чтобы добиться нашего расположения, она поставила нам на столе к ужину несколько бутылок, и поэтому он прошел очень оживленно.
Изнуренные бессонными ночами и самогоном, мы повалились на кровати, лавки, солому и даже на землю, заснув, как убитые.
На другой день вахмистр всех будил пинками, а нескольких улан, преимущественно поляков, избил плетью за пьянство. Это вызвало их недовольство. Они говорили: «Вахмистр русских не бьет, а нас – колотит… Да и собственно говоря, чего мы, поляки, воюем с большевиками? Мы ведь являемся слепым орудием в руках русских капиталистов и вместе с Врангелем защищаем интересы русских же помещиков».
Далее мы двинулись к Коростеню, но по дороге встретили крестьян, сообщивших о его взятии большевиками.
Это сообщение произвело сильное впечатление на командира эскадрона, и мы минут 10 стояли на одном месте, пока он обдумывал создавшееся положение.
Наконец, посоветовавшись с вахмистром, командир эскадрона приказал всем обозам, шедшим позади нас, сворачивать в поле и объезжать Коростень полевыми дорогами, выходя на шоссе Коростень – Овруч.
Все это было проделано под самым носом у большевиков, но они почему-то не пытались захватить нас. Если бы они сделали хоть малейшую попытку к этому, то, безусловно, все бы обозы остались в их руках. По-видимому, их здесь было очень мало.
Однако часть обозов все-таки направилась на Коростень, так как, по-видимому, их возницы ничего не знали о присутствии там большевиков, которые их и захватили.
Наш эскадрон, выйдя на шоссе Коростень – Овруч, снова двигался очень медленно из-за того, что там набилось много обозов.
Крестьяне Волынской губернии, по которой приходилось нам отступать, относились к полякам очень враждебно и старались вредить им, чем только могли. Не было дня, чтобы повстанцы не обстреливали польские обозы. Нередко они взрывали и жгли небольшие мостики и даже мосты, которых в Волынской губернии было очень много вследствие того, что местность здесь очень гористая.
В лесах, через которые нам приходилось отступать, крестьяне заваливали дороги срубленными деревьями и хворостом, что затрудняло наше движение. Не раз кто-то подпиливал колеса в наших повозках, и мы волей-неволей были вынуждены бросать их. Также было несколько краж казенных лошадей.
Все это дополнительно расстраивало и без того расстроенные польские обозы и войска.
Часто поляки-часовые засыпали на постах от непомерной усталости, и кто-то зверски удавливал их, накинув им веревочную петлю на шею.
Нередко пропадали винтовки, замки от пулеметов и ящики с ручными гранатами и патронами…
Мы не могли вести учет военного имущества и обозов. Ведь при отступлении бросают не только ящики с боеприпасами, но и целые интендантства, и поэтому мы вначале не замечали этих краж, но затем это случайно открылось.
