Мы видели и осознавали, что окружены врагами, жаждущими нашей гибели.
Примечательнее всего было то, что чем дальше мы уходили от Киева к Польше, тем отношение к нам становилось все хуже и хуже.
Казалось бы, все должно быть ровно наоборот, так как польское влияние в Волынской губернии было очень велико и очень многие местные крестьяне могли говорить по-польски, и в малороссийскую речь вкралось немало польских слов.
Так, например, крестьянин Волынской губернии говорит: «кавалек» вместо украинского «шматок»; «дзиньице» вместо «дякую»; «пшепрошам» вместо «выбагайте»; «дзинь добры» вместо «добрый день» и т. д.
Здесь очень много имений, принадлежащих полякам, в которых почти все служащие, за исключением чернорабочих, также являются поляками. Они носят особые лакированные сапожки и фуражки, напоминающие польские «мациювки».
Крестьяне во всем стараются подражать этим «панкам», как их здесь называют.
Несмотря на все это, отношение к польским военным делалось только хуже по мере того, как мы забирались сюда все глубже.
Наконец, мы приблизились к Овручу. В какой-то деревеньке мы остановились на отдых, так как уланы валились от усталости с коней. Кроме того, необходимо было дать пройти обозам и прикрыть их.
Все до того измучились, что больше не могли продолжать поход. Обозникам было легче, так как они не несли караульной службы и даже могли спать на своих повозках во время движения.
Мимо нас проходили обозы и растрепанные войска. Дух поляков был надломлен, и они не верили в то, что можно остановить натиск большевиков.
Орудия продолжали греметь, и, как ни торопились, их гул продолжал нас настигать.
Ходили слухи, что Буденный собрал 100-тысячную кавалерию и гонит всю польскую армию. Передавали и подробности отдельных боев, но эти слухи были сильно преувеличены и сражения описывались совершенно фантастически.
Показались петлюровские обозы и дивизия самого Петлюры, не участвовавшая в боях. Петлюровцы сохраняли спокойствие духа, да оно и понятно – им нечего было терять. Здесь была отпетая публика, которая только и жила войной и всевозможными авантюрами.
Во время отступления они потеряли очень мало людей – не более пяти процентов, тогда как поляки – не менее 75 процентов (некоторые войсковые части были совсем уничтожены и прекратили существование).
Когда все обозы прошли, а шли они два дня, мы в хвосте десятиверстной колонны повозок также двинулись к Овручу. Нас сопровождала та самая батарея, с которой мы шли и раньше.
Промелькнул Овруч…
Дней через пять после его оставления нами мы наконец ушли от грозного гула орудий и красные не наседали на нас. Где была польская армия – мы уже давно не знали, так как связь с остальными ее подразделениями была порвана. Ходили лишь слухи, что польские обозы и части, ушедшие на Житомир, где-то были окружены красной конницей и изрублены. Передавали, что погибло много поляков-беженцев из Украины, отступавших вместе с армией.
Где находился командир группы киевских войск – никто не знал. И лишь впоследствии мы получили данные, что генерал Смилг-Рыдз вместе со своим штабом был окружен красной кавалерией. Его конвой обратился в бегство, а весь штаб был изрублен буденновцами. Спасли генерала несколько гайдамаков: в одном белье они усадили Смилг-Рыдза на коня и умчались с ним в ближайший лес.
Из Овруча вместе с нами выехали гражданские беженцы – как будто на пикник: захватили с собой самовары, мягкую мебель и чуть ли не ночные горшки.
Кстати, интеллигенция города Овруча провожала нас очень радушно и многие говорили: «Куда вы уходите? Зачем бросаете на растерзание большевикам?»
Почти от самого Овруча дорога шла лесом. Какой-то ночью шедший впереди обоз остановился, так как она была завалена бревнами и хворостом. Это было делом рук местных повстанцев.
Пока расчищали дорогу, я слез с коня, прислонился к какому-то дереву и заснул. Не знаю, сколько я спал, но когда проснулся, то уже никого рядом не было. Усталая лошадь лежала тут же. Я сел на нее и двинулся, сам не зная куда.
Ехал минут 20 и приехал на полянку, показавшуюся мне знакомой. Ориентироваться было очень трудно, и я пребывал в полном отчаянии.
Вдруг из-за туч выглянула луна, и я увидел дорогу, на которой было много конских следов. По подковам я сообразил, в какую сторону нужно ехать и тотчас же повернул обратно, так как оказалось, что я ехал к большевикам.
Прошло некоторое время и я подъехал к перекрестку расходящихся в разные стороны дорог. Где-то вдали я услышал шум ручья и повернул на него.
Не успел я сделать и 100 шагов, как в кустах что-то затрещало, и меня кто-то окликнул по-русски: «Стой! Кто идет?»
Я дал коню шпоры и помчался карьером вперед. Сзади грянули несколько выстрелов и пули просвистели надо мной. Я мчался вперед.
Вдруг меня окликнули по-польски: «Стой! Кто идет?»
Я ответил им по-русски. В тот же миг поляки открыли по мне огонь. Поднялся переполох, суматоха и по мне застрочили пулеметы.
Я заорал тогда по-польски: «Свои, не стреляйте!» Однако пулеметы строчили по-прежнему. Пули летели высоко надо мной, и ни одна из них не могла меня задеть, правда, шальные неприятно посвистывали совсем близко.
Я орал во всю глотку, и наконец кто-то меня услышал. Пулеметы стихли, но одиночные выстрелы продолжали раздаваться по всему лесу.
Наконец затихли и они. Оказалось, что я уже добрался до речки Уборд, к которой мы весь день неустанно стремились. Поляки находились на другой ее стороне и оберегали переправу.
Я переехал через плотину, охраняемую польской заставой (одним из взводов нашего эскадрона) при двух пулеметах.
Меня тотчас же позвали к вахмистру, который попросил меня, чтобы я обо всем случившемся со мной сделал ему подробный доклад.
Вахмистр внимательно выслушал его и сказал: «Конечно, тебя обстреляли повстанцы. Их здесь достаточно: весь лес кишит ими. Они напали на наш обоз в лесу и ограбили около 200 подвод, увели лошадей, а повозки опрокинули на дороге и мы их растаскивали несколько часов. Хорошо, что догадались и подожгли их, когда уходили, чтобы они не достались крестьянам или большевикам.
Оказалось, что я проспал в лесу с 10 часов вечера до трех часов ночи.
Все обозы расположились на большой поляне, которая была возле реки. Батарея стала на позицию. Здесь мы и стояли четыре дня.
В это время стали подходить польские части. Из окрестных деревень согнали крестьян и заставили их рыть окопы на берегу реки Рыси. В этом же деле участвовали и все воинские части, в том числе и уланы.
Рыть было очень трудно, так как в почве встречалось много корней. Глубоких окопов вырыть было невозможно, так как почва была болотистая, и только что выкопанный окоп тотчас же наполнялся водой.
Крестьяне очень неохотно шли на эти работы, и польские солдаты то и дело подгоняли их прикладами и нагайками.
