Вид у крестьян был ужасный. Они напоминали дикарей, поскольку были небриты и нестрижены, волосы клочками торчали во все стороны. Все они были чрезвычайно грязные, ноги их были черны от грязи, пальцы были украшены длинными грязными когтями. У многих была чесотка, также я видел среди них больных колтуном. Одевались они в белые холщовые штаны и длинные рубахи.
Это были действительно дикари, польские рабы, привыкшие к нагайке и вечным понуканиям. Такой бедности и дикости я еще не встречал.
Эти люди редко когда ели хлеб, который у них считался роскошью. Повседневной пищей им служил картофель. В их грязных лачугах было много блох и других всевозможных насекомых. Это была Россия! (Представители дореволюционной интеллигенции Российской империи, включая Гоголя, нередко именовали Украину Россией, а украинцев – русскими. – Ред.)
Я много и о многом думал после этой моей встречи с такими крестьянами.
Хотели построить проволочные заграждения: нарубили кольев, но, как всегда бывает, проволоки не оказалось, и вся эта работа оказалась напрасной.
Наконец, прибыл и 1-й эскадрон нашего полка во главе с командиром последнего. Где находился 3-й эскадрон – даже он не знал.
Командир полка устроил смотр 2-му эскадрону, поблагодарил нас за службу и сказал: «Отступление кончилось. Скоро подойдут подкрепления, и мы вновь погоним большевиков».
Действительно, вскоре закипели приготовления к встрече с врагом. Все обозы были отправлены в тыл – в села Рудню Сабичиньску и Бельскую Волю.
Мы занимали позиции вблизи станции Олевск. Этот пункт должен был служить базой для сосредотачиваемых здесь польских войск.
Из Польши подошли подкрепления: пехота, конница и артиллерия, а также один бронепоезд. Привезли и много проволоки. Тотчас же вновь согнали крестьян, которые и построили проволочные заграждения.
Несмотря на то что поляки уже успели оправиться от полученного удара, все их воинские части находились в разброде, и их армия еще не успела отдохнуть от большевистского разгрома.
Поползли слухи, что какой-то советский генерал Котовский идет вместе с Буденным на Ковель и поэтому нам предстоит первыми выдержать натиск советской кавалерии. Все были в ужасе, так как сознавали, что нам его не выдержать.
Мы боялись, что не сможем даже уйти от преследования большевиков и попадемся им в лапы.
В это время я заболел дизентерией, и меня отправили в Олевск, где находился ближайший госпиталь.
В его помещениях было чисто, и там хорошо кормили. Везде была видна рука американцев. В госпитале было очень много польских дам на должностях сестер милосердия. Они вели себя не только с офицерами, но и с солдатами очень неприлично.
Госпиталь этот служил местом, где можно было укрыться от большевистских пуль и снарядов.
Почти каждый из находившихся здесь военных имел любовницу из среды служебно-медицинского персонала: не только сестер милосердия, но и фельдшериц и врачей (а их тоже было порядочно) и они старались, чтобы их возлюбленный подольше лежал в лазарете.
Сестры произвольно записывали жалобы больных, и нередко можно было видеть цветущего молодого человека, у которого температура (конечно, на бумаге) доходила чуть ли не до 40 градусов, флиртующего с одной из них.
Все это меня очень радовало, так как я воочию убедился, что не в одной только российской армии сестры милосердия вели себя неприлично, чем вызывали постоянные нарекания со стороны солдат и офицеров.
По-видимому, такое положение наблюдалось во всех армиях Европы, так как в польских госпиталях работали сестры, служившие в Великую войну австрийцам и германцам.
Лазарет был центром всех новостей и сплетен. От сестер милосердия я узнал, что поляки уже пришли в себя и сумели кое-как организовать оборону. Фронт был разбит на участки. Левый его фланг считался полностью обеспеченным от прорыва со стороны большевиков, поскольку он упирался в болото.
Из Ковеля подходили подкрепления и бронепоезд. На станцию Олевск стали прибывать подвижные лазареты, летучки и медицинский персонал. Из всего этого я заключил, что вскоре здесь ожидаются сильные бои.
Уже ходили слухи о сражениях с конницей Котовского, которого, по словам сестер милосердия, поляки немилосердно били. Настроение в польских войсках стало приподнятое, и у них вновь появилась надежда и даже уверенность, что на этой позиции большевики будут разбиты.
Поляки при этом не говорили «разобьем большевиков», а «разобьем русских», «погоним москалей» и это очень неприятно действовало на меня. Я пожалел, что поступил добровольцем в польскую армию.
Я уже мог выходить на веранду и поэтому часто летними вечерами слушал артиллерийскую канонаду. Как-то я сидел там и хотел узнать по слуху, приближаются ли большевики или уходят.
Вдруг я увидел на улице группу людей: это были петлюровцы, которые вели захваченную в плен сестру милосердия – коммунистку. Отведя ее в сторону, они расстреляли ее, дав недружный залп. Польские сестры очень возмущались этим.
Наконец, я выздоровел и отправился в обоз II разряда на выздоровление в село Рудню Собичиньску. Ехать пришлось несколько дней подряд на трясущейся подводе, и я чуть было опять не захворал.
В тылу были устроены заставы, вылавливавшие дезертиров. По рассказам польских сестер милосердия, дезертировали, главным образом, евреи и русские (украинские. – Ред.) крестьяне, мобилизованные поляками.
Арестованные дезертиры, получив обычно 50–100 шомполов, немедленно отправлялись на фронт.
Везде в деревнях было много польских войск, но они были в довольно плачевном состоянии: все были грязные и оборванные; у солдат и офицеров было много вшей.
Во время своего поспешного отступления поляки побросали интендантские склады. Солдаты же, преследуемые большевистской конницей, побросали шинели и вещевые мешки с бельем и запасным обмундированием. Таким образом, взять их было неоткуда.
Наш эскадрон находился при обозе 2-го разряда. Здесь же я встретил какой-то странный полк – «Татарско-польский конный», в котором было всего четыре-пять татар, а большинство солдат были поляками. Все его чины носили черные кубанки с широкой зеленой лентой с металлическим полумесяцем.
Отдыхать в тылу мне пришлось не много дней: через неделю после моего прибытия в обозе началась паника: Котовский, обойдя поляков с левого фланга по болотам, считавшимся польскими генералами непроходимыми, ударил польской армии в бок и тыл.
Началось поспешное отступление. Наш эскадрон по-прежнему прикрывал отход обозов. Это отступление окончательно подорвало дух поляков и деморализовало их.
Пехота нагоняла обозы, сбрасывая мешки с провиантом, снарядами и патронами, которыми был усеян путь отступления и, усевшись на повозки, старалась ускакать от большевистской кавалерии.
Наш эскадрон все время шел рысью. По пути встречалось множество опрокинутых повозок и брошенных полевых кухонь.
