В это время в России ходили слухи (по-видимому, распространяемые большевиками), что придут англичане и французы, чтобы восстановить власть генерала Деникина. Это очень не нравилось моему спутнику. Он ненавидел иностранцев, так как его пороли немцы, а родной брат данного крестьянина был ими расстрелян за участие в восстании.
Ему казалось – и немцы, и французы – все равно. Но при этом он вряд ли был бы рад, если бы его призвали в армию для защиты границ от этих же иностранцев.
Поляков мой спутник тоже не любил, хотя считал их не иностранцами, а своими, но только «панами». Это вполне понятно: юго-западный край, граничащий с Польшей, был густо населен ими, главным образом, помещиками, и поэтому не считал их настоящими иностранцами.
Так доехали мы до Жмеринки. Ехали очень медленно – три дня. Поезд иногда останавливался, и из соседних сел, прилегающих к станции, мужики везли в бочках воду для паровоза – это была установлена особая «водяная» повинность.
Дело в том, что поляки и петлюровцы при отступлении взорвали водокачки на всех станциях. По сторонам железнодорожного полотна часто можно было увидеть исковерканные скелеты вагонов и паровозов.
Также поляки взрывали и мосты, железные дороги и на их исправление пришлось затратить много времени. Починить их не успели, поскольку не было ни нужных для этого материалов, ни специалистов.
Ввиду этого поезда останавливались там, где можно было запастись водой… Правда, я видел рабочие команды, которые уже исправляли разрушенное.
В Жмеринке вагон с сеном отцепили. Там я заметил группу красноармейцев, возвращающихся из польского плена, и присоединился к ним.
С ними вместе я доехал до Казатина. Они делились своими впечатлениями относительно Польши и говорили, что жить там куда лучше, чем в России. Особенно нравилось им, что за деньги там можно было купить всё. «Здесь же и деньги имеешь, а ничего достать нельзя».
При этом красноармейцы были очень озлоблены на поляков, бранили их. Все их рассказы не представляли ничего нового для меня, однако я тоже охал, как и все окружающие, и качал в ответ на их рассказы соболезнующе головой.
Из Казатина поезда в Киев ходили только два раза в неделю, поскольку подвижного состава не хватало. И мне нужно было ожидать целых два дня до отхода первого поезда. Чтобы не обращать на себя внимания, я решил идти в ближайшую деревню и пережить это время у крестьян.
Они встретили меня очень сухо и не хотели даже пускать в избу. Я предлагал им плату, но они отказывались, говоря: «На что нам деньги? Что с ними сделаешь?»
У меня было несколько пачек иголок и около 20 катушек ниток. Когда я предложил их крестьянам, они с радостью согласились. За два дня моего пребывания в селе я заплатил две катушки ниток и пачку иголок. Крестьяне долго благодарили меня и считали себя облагодетельствованными мной. Хозяйка даже дала мне на дорогу большой пирог, который впоследствии мне очень пригодился.
Через два дня я отправился, но не в Казатино, а на какую-то небольшую станцию, где с большим трудом сел на поезд, поскольку было очень много желающей попасть на него публики, и поехал в Киев.
Я очень жалел впоследствии, что не был одет матросом, которых было везде очень много и которые пользовались свободой. Дело в том, что на каждой крупной станции в вагонах какие-то вооруженные люди проводили обыски. Они отбирали у крестьян-спекулянтов мешки с провизией и арестовывали подозрительных.
Я с большим трудом ускользнул от них: мне приходилось для этого неоднократно бегать вокруг вагонов. Окружающая публика всегда с радостью мне помогала скрыться от агентов власти. Правда, один раз я получил прикладом в спину, но, по-видимому, не представлял интереса для чекистов и меня не особенно преследовали.
Не доезжая до Поста Волынского, я слез с поезда и пошел пешком, поскольку узнал от спекулянтов-мешочников, что там бывают серьезные облавы с участием чекистов из Киева.
С большой тревогой и тайной радостью входил я в город, в котором провел свои детство и юность. Все было так же, как и раньше. Правда, толпа была одета бедно. Витрины на Крещатике пустовали. Придавленная жизнь катилась медленно и скучно.
Когда я пришел к своей тетке, жившей на Львовской улице, то она сначала не узнала меня… Я рассказал ей о своих скитаниях, умолчав о своей миссии.
Оставаться у нее долго я боялся, так как тогда в Киеве свирепствовала Чека. Я раздобыл свои старые гимназические документы и решил ехать в Бахмач – выполнять данное мне поручение.
Я сделал это без особых затруднений. Явившись по напечатанному в газете адресу, я нашел нужное лицо и, как было условлено, передал ему привет от пана Заславского. Этот господин весьма удивился переданному мной привету и сказал, что никакого Заславского он не знает.
Какой-то старик, по-видимому, его отец, сказал: «Чего к тебе пристали?.. Я знаю, что это они подсылают к тебе разных подозрительных типов с целью провокации…» (по-видимому, «они» означало «чекисты»).
Я, чтобы оправдаться перед стариком, показал ему газету и напечатанное в ней объявление. Старик покачал головой и сказал: «Какая подлость! Никогда мы такого объявления не печатали ни в каких газетах».
Мне ничего не оставалось делать, как повернуться и уйти. Я сел в поезд и поехал обратно в Киев.
По дороге меня арестовали, но затем выпустили, и я спокойно вернулся к тетке.
Ее муж, служивший в Одессе на одной из советских яхт, предложил мне поступить к нему на судно, что я и сделал.
У дядьки были связи, и он достал мне необходимые документы, и до 1925 г. я служил на советской яхте в Одессе.
На Пасху 1925 г. мне удалось наладить связь со своей семьей, находившейся в Болгарии, и я решил бежать за границу. В июле 1925 г. я благополучно добрался до этой страны.
1927–1928».
Осколки Империи. Украина и прочие
Некоторые русские (как местные жители, так и пленные красноармейцы, захваченные представителями украинских формирований), записывались в различные «армии» на территории Украины, преимущественно (петлюровские).
Согласно воспоминаниям гимназиста Константина Мазаревского, «…В Киеве (май-июнь 1920 г.) была открыта запись добровольцев в петлюровскую армию. Шли туда крайне неохотно и только те, кому нечего было есть. Впрочем, голодных тогда в Киеве было много»
[583].
Еще больше этнических русских записались в армию Петлюры во второй половине августа – октябре 1920 г., в период контрнаступления польских, украинских и белогвардейских войск (атаман Булак-Балахович).
Согласно свидетельству русского очевидца из армии последнего, «петлюровцы принимали в свои ряды большое число пленных и поэтому наши силы с развитием наступления все больше возрастали. Много великороссов служили в армии Петлюры, которые даже не понимали украинского языка, что вызывало остроты со стороны щирых украинцев… Петлюровцы расстреливали пленных редко и то, главным образом, лишь коммунистов и евреев…»
[584].
