Но особенно маленького Ваню Беляева поразила война Парагвая 1864–1870 гг. против коалиции Аргентины, Бразилии и Уругвая, во время которой пало более 90 процентов мужского и более половины всего парагвайского населения.
Одной из ее причин, по мнению некоторых исследователей, стало то, что правитель страны, Солано Лопес, некоторое время живший при дворе Наполеона III, под его влиянием «возомнил себя южноамериканским Бонапартом». В итоге он не смог избежать соблазна вступить в войну с непосильным для себя противником, поддержанным Великобританией, Францией и США
[830].
Парагвайцы мужественно сражались против превосходящих во много раз сил агрессоров и были разбиты только тогда, когда в армии остались лишь женщины, а из мужчин – только дети и калеки.
Характерным примером парагвайского мужества служит поступок единственного 11-летнего сына правителя страны, несмотря на свой юный возраст имевшего звание полковника. Шел роковой 1870 год, когда Парагвай уже истекал кровью в неравной битве. В последнем сражении, когда почти все парагвайцы пали, сын и отец, главнокомандующий Солано Лопес, оказались в окружении. Лопес-старший, будучи смертельно раненным, тем не менее успел убить нескольких солдат и офицеров противника. Юный полковник остался в одиночестве среди врагов. Они предлагали ему сдаться, но гордый парагваец последовал примеру своего отца и предпочел смерть плену
[831]. Такой поступок символизировал всех парагвайцев, жертвовавших ради своей Родины самым ценным, что у них было, – жизнью.
И хотя Парагвай был разгромлен, для его противников это была Пиррова победа: они понесли огромные потери. Кроме того, между самими победителями, опасавшимися, как бы вчерашний союзник не отхватил себе от парагвайского «пирога» слишком большой кусок, начались раздоры.
В результате им не удалось лишить парагвайцев независимости, хотя страна потеряла половину территории и почти все мужское население.
Ситуация для Парагвая была тогда крайне тяжелой: после окончания войны на одного парагвайского мужчину приходилось 88 женщин и даже спустя полвека, на начало 1920-х гг., по данным прибывших сюда русских, на одного представителя мужского пола (в зависимости от района) приходилось от четырех до семи женщин
[832].
С другой стороны, одной из причин, почему Парагваю удалось тогда остаться на политической карте, было глубокое уважение к нему его соперников по войне. И действительно, разве не достойно самого глубокого почтения государство, чьи солдаты, не исключая и женщин, сражались поистине до последней капли крови?
Вот на этих-то примерах и воспитывался юный Ваня Беляев, что ему очень помогло впоследствии при устройстве в этой стране и вообще по жизни. Ведь спокойной службы у него сразу не получилось. Будучи молодым офицером, он уже в 1905–1907 гг. участвовал в усмирении Финляндии и разоружении восставшего гарнизона Ораниенбаума
[833].
Далее ему пришлось проделать тяжелый путь Первой мировой войны, на которой он сумел заметно отличиться, а в 1917 г., как и некоторые другие офицеры, Беляев выступил на стороне генерала Корнилова. Он объяснял этот шаг желанием «постоять за поруганную Родину».
Однако принципиальность Ивана Тимофеевича мешала ему ужиться в белом стане, и его отношения с командованием не были ровными. Он постоянно конфликтовал с преемником Корнилова Деникиным по кадровым вопросам, выступая против присутствия прежних «политических старцев» и «военных бездарностей» царского прошлого даже на тыловых должностях.
Он предвидел, что данное сочетание нанесет сильнейший удар Белому движению и что большевики выставят это «реставраторскими вожделениями» белогвардейцев, готовящих России «новый трон».
В итоге из-за выступлений Беляева в пользу коренных преобразований в стране, которые бы позволили белогвардейцам резко отмежеваться от реакционеров-монархистов, его невзлюбили ни Деникин, ни даже более прогрессивный Врангель.
Однако с последним, который, по мнению Ивана Тимофеевича, очень выгодно отличался от Антона Ивановича прогрессивными идеями по военной стратегии и политическим изменениям в стране, он все же впоследствии нашел общий язык.
Особенно он импонировал Беляеву проведением земельной реформы, направленной на то, чтобы не на словах, а на деле передать крестьянам землю. Однако запоздалость, «недоговоренность» и ограниченность врангелевских преобразований вызывали с его стороны их критику.
Бичевал он и многие порядки на контролируемых белыми армиями территориях, требуя резкого ужесточения наказания без различия чинов за мародерство и погромы (вплоть до смертной казни), что позволило бы остановить грабежи мирного населения, настраивавшие его в пользу красных.
В итоге Беляев стал среди белогвардейцев своего рода «белой вороной». Это отражалось и в его отношении к еврейскому вопросу. Как известно, некоторые белогвардейцы переносили свою ненависть к комиссарам, среди которых нередко встречались и евреи, на все еврейское население. И в итоге это зачастую выливалось в погромы и убийства его представителей.
Иван Тимофеевич открыто защищал их, и евреи отвечали ему взаимностью. Например, он пользовался успехом у еврейских девушек. Так, в своих воспоминаниях он пишет: «Во время гражданской войны я заметил, что они находили во мне что-то, что вызывало в них искреннее и притом вполне бескорыстное влечение ко мне. Несмотря на всю разницу в положении и воспитании, я глубоко ценил эти искренние порывы и со своей стороны платил им искренним признанием их достоинств. Не раз выручал я их и их семейства от возмутительного отношения со стороны разнузданных негодяев, вызванного расовой ненавистью, подогретой корыстолюбием»
[834].
Однако голос Беляева и немногих других прогрессивных генералов и общественных деятелей, требовавших решительных изменений и более радикальных преобразований, благодаря которым должен был наступить перелом в борьбе, услышан не был, и в 1920 г. белые армии были вытеснены за границу.
Прощай, Европа, здравствуй, Америка!
В 1923 г. Беляев уехал из Европы в Аргентину, поближе к индейцам, к которым он до сих пор не утратил прежнего интереса. Однако проживавшие там русские эмигранты, бывшие революционеры, приехавшие сюда еще до 1917 г., встретили белогвардейцев враждебно, всячески вредили им и не давали нормально устроиться в этой стране. От них не отставали даже бывший российский посол и главный православный священник в Аргентине, почти открыто высказывавшие свои симпатии к коммунистам.
