Конкуренция россиян за парагвайские «посты»
Казалось бы, что в условиях дальней чужой страны русские должны были сплотиться, но, к сожалению, они оказались верны одной склонности: несмотря на свою малочисленность, враждовать друг с другом в чужих странах. В очередной раз на примере Парагвая белоэмигранты продемонстрировали свои худшие качества: склоки, интриги и неуживчивость друг с другом.
Особенно ярко все это проявлялось среди носивших большие звезды. Былые собратья по борьбе против коммунистов серьезно опасались, что их односумы обойдут их по службе и займут занимаемые ими места.
Одной из причин такому положению дел было неравное «политическое» и имущественное положение. И в первую очередь эти интриги подпитывали недовольные неравноправием своих мужей их супруги.
Например, жена одного русского генерала парагвайской службы даже на находившийся поблизости от ее дома базар специально ездила на подержанном «форде», демонстрируя всем и вся свою состоятельность (в Парагвае даже на начало 1930-х гг. машины были единичны). Прочие же этому сильно завидовали, поскольку они могли любоваться лишь на казенное обмундирование своих мужей.
В результате русские офицеры свидетельствовали, что, работая вместе в парагвайском военном министерстве, они особенно избегали встречи друг с другом, чтобы при парагвайцах не наговорить друг другу гадостей.
И это в условиях, когда почти не с кем было общаться на родном языке, а с Родины до Парагвая доходили лишь местные газетные слухи вроде: «один красный маршал вроде Буденного поднял восстание против Зиновьева» или что «Нева опять затопила Москву» и т. п.
[886]
Подобное соперничество не ограничивалось сугубо влиянием на представителей парагвайских властей. Так, пока Беляев, рискуя жизнью, предавался научным изысканиям в Чако (более подробно об этом будет изложено ниже), старший Эрн завоевывал «политический горизонт».
В конце концов, пользуясь долгим отсутствием Ивана Тимофеевича, он добился расположения руководства Русского Общевоинского союза (РОВС) и заявил о себе, что именно он является главным выразителем интересов русских военных в Парагвае. Это и позволило ему стать начальником его южноамериканского отдела.
Однако этим его недоброжелатели не ограничились и попытались «свалить» Беляева с занимаемых им постов
[887]. И хотя Иван Тимофеевич пережил немало неприятных минут, усилия его врагов оказались тщетны: основная масса парагвайцев, в том числе и «в больших должностях», относилась к нему после его чакских приключений с трепетом и открыто подчеркивала его заслуги.
Особенности местной жизни
Даже тем эмигрантам, кто успел за годы изгнания объездить в поисках лучшей доли весь мир, Парагвай показался очень необычной страной. Так, генерал Беляев писал: «Здесь одновременно смешаны первобытность, Испания XVI и Европа XX веков»
[888].
Он отмечал, что о самом Парагвае в мире тогда почти ничего не знали. В это время даже лучшие ученики в самых развитых странах мира путали Парагвай с Уругваем, хотя между ними разница была больше, чем между Россией и Германией.
При этом Парагвай казался русским «одной сплошной экзотикой. Это единственная на свете страна, в которой говорят на языке исчезнувшего индейского племени гуарани, на языке, которому нет равных для выражения любви, ласки и интимной жизни. Это страна вечно голубого неба и зелени, с зубастыми допотопными рыбами, с ярко-красной землей»
[889].
Один из русских эмигрантов писал своему односуму о Парагвае следующее: «Жизнь здесь – совершенная противоположность жизни чешской вообще и пражской в частности. Дичь и глушь раза в четыре или в пять больше, чем у нас на Дону. За 10–15 километров от города в лес уже без топора не войдешь, а в 30 километрах от него ребята стреляли в страуса, которого не испугал даже звук выстрела. Наоборот, этот звук пробудил в нем любопытство, настолько здесь дико»
[890].
Вместе с тем многие русские эмигранты, приехав в Парагвай, с удивлением обнаружили определенное сходство этой страны с Россией, начиная с трагической истории и кончая некоторыми чертами «национального характера».
Им бросалось в глаза и то, что столицы обеих стран были «расположены на семи холмах». И скоро русские эмигранты приложили свою руку к тому, чтобы сделать Парагвай еще более похожим на Россию. В результате сегодня только в Асунсьоне, не считая других парагвайских городов, 15 столичных улиц этого города носят русские имена. Кроме того, многие здания в этой стране были выстроены русскими. Речь об этих эпизодах пойдет ниже.
При этом общий уклад жизни Парагвая живо напоминал эмигрантам Россию до 1900 г. Причем, по их словам, Асунсьон был удивительно похожим на небогатый губернский город вроде дореволюционного Владикавказа.
Другие наиболее значимые после столицы центры вроде Энкарнасиона и Консепсьона вызывали ассоциации с «захудалыми уездными городишками вроде Луги и Гдова. Та же патриархальность, радушие к иностранцам, жизнь без претензий на европейские достижения, но в то же время полная своеобразных прелестей и вполне сносная».
Достаточно сказать, что дневная порция мяса, хлеба, молока здесь стоила пять песо. Для сравнения, ту же цену платили за газету, а трамвайный билет не превышал по стоимости восьми песо. Одно парагвайское песо тогда по «покупательной способности» по оценкам местных белоэмигрантов соответствовало пяти русским «довоенным» копейкам.
Другой особенностью парагвайской жизни было то, что здесь посуда, например кастрюля или сковорода, стоили столько же, сколько стоила скотина – хороший конь и т. п.
[891]
Несмотря на то, что Парагвай по показателям экономического развития на тот момент был одной из самых нищих стран мира, внешне ничего не говорило о том, что его население бедствует. Жизнь была удивительно дешевой и спокойной. Хорошая квартира стоила 400–600 песо. Почта и телеграф, даже с заграницей – пустяки. Корову можно было купить за 800 песо, коня – за 400. Для того чтобы понять, «сколько это», укажем, что прислуга нанималась на работу за 500 песо в месяц.
Сами русские писали об этой стране, что «здесь никто не умер с голода, хотя почти никто не работает». При том что в Парагвае даже у знати не было никакой роскоши, жизнь вообще и еда в частности были удивительно дешевыми. Так, огромный базар Асунсьона был завален фруктами, маниокой и пататой, вполне доступными даже беднякам.
И неудивительно, что на лицах местных жителей сияли улыбки: ведь даже самые необеспеченные люди знали, что уж от голода они точно не умрут. Даже на главной улице Пальмас, где было несколько хороших магазинов, безногие нищие, словно забыв о своем несчастье, беззаботно и самозабвенно играли «в орел и решетку».
