Неудивительно, что в Парагвай в поисках лучшей доли ехали не только русские, но и жители, казалось бы, благополучных европейских стран. Здесь жило немало немцев, а также пожилых французов и бельгийцев.
Многие из них, выйдя в Европе на пенсию, влачили в Старом Свете полунищенское существование. Тогда по европейским меркам ее размер, например у почтовых работников, был мизерным. Зато в Парагвае, из-за высокого курса валюты европейских стран, она превращалась в хороший источник существования
[892].
Вполне приемлемым для жизни оказался и климат. Влажные теплые тропики позволяли изгнанникам не заботиться о зимней одежде и обуви, забыв о многих простудных заболеваниях, которыми они страдали на Родине. Благодаря этому они также экономили немалые деньги.
Одним из достоинств Парагвая была отличная рыбалка. Так, обычный улов нескольких человек за одно утро редко бывал меньше 30 кг. При этом ни одна из пойманных рыб не была похожа на тех, что водились в Европе. Один из эмигрантов писал: «Рыбы в реке такие большие, что я со своими удочками никуда не гожусь. Например, на базаре продают рыбин по 10–30 килограмм, разрезая их как мясо, на куски»
[893].
У людей, впервые попавших на парагвайскую рыбалку, было впечатление, что они перенеслись в давно минувшую доисторическую эпоху. Например, чего только стоила зубастая пиранья, которая могла легко отхватить палец. Или представители ихтиофауны с «человеческими» зубами! Но больше всего русских эмигрантов поражала рыба-собака, обладавшая зубами больше трех сантиметров в длину, способная прокусить человеку руку
[894].
Минусы и трудности парагвайской жизни
Приехав в парагвайские тропики с ожиданием, что попадут в «земной рай», на практике многие русские подчас сталкивались с неожиданными трудностями, о которых их не всегда предупреждали те, кто их сюда зазывал. В первую очередь – это тропические болезни.
Например, наши соотечественники и не подозревали, что почти половина парагвайского населения страдает от анкилостомы – микроскопической глисты, вызывающей малокровие, расстройство нервной системы и заболевания внутренних органов
[895].
И хотя при своевременном лечении последствия заболевания на здоровье не отражались, эмигрантам приходилось постоянно следить за его состоянием и тратить на это средства из и без того скудного бюджета.
Многие с трудом переносили период акклиматизации: большинство приезжих страдали от тяжелых форм экземы, которая, правда, через некоторое время навсегда проходила.
Кроме тропических болезней, были и другие неприятности. В первую очередь – это тогдашняя «неразвитость» страны. Тем, кто привык к «цивилизации», в условиях парагвайской «провинциальности» было довольно трудно.
Так, например, одним из показателей развития и уровня жизни Парагвая может служить то, что даже в столице на главных улицах в 1920–1930-е гг. можно было встретить мирно пасущихся ослов, а на электрических проводах нередко росла трава!
[896]
И цивилизация в плане техническом здесь находилась в зачаточном состоянии: олицетворяющих ее объектов и «предметов» (телефонов, велосипедов, шоссейных дорог и т. д.) – почти не было.
Соответственно, жизнь белоэмигрантов в Парагвае заметно осложняла неразвитость парагвайской инфраструктуры. Так, столичный транспорт, не говоря о региональном, фактически находился в зачаточном состоянии.
Например, тогда в стране была единственная железная дорога. В качестве паровоза приспособили «кукушку», топливом для которой служили дрова, из-за использования которых на пассажиров летело много искр, нередко прожигавших одежду.
При этом железнодорожное расписание существовало лишь формально, поскольку во время следования поезда могли происходить внеплановые задержки из-за стада вышедших на рельсы коров или поваленного дерева. Нередко для устранения таких препятствий привлекали пассажиров, в интересах которых было скорее добраться к пункту назначения.
Легковых же машин на всю страну в начале 1920-х гг. насчитывалось лишь пять, из которых две обслуживали нужды президента и военного министра, а остальные выполняли услуги такси. Правда, на улицах Асунсьона уже появились трамваи и существовало электрическое освещение
[897].
Удивляло белоэмигрантов и то, что, хотя столица была «закована в камень» с мощенными камнем улицами, но сам город утопал в садах. Впрочем, очень высоких зданий здесь почти не было. Самыми крупными сооружениями в середине 1920-х гг. были дворец, кабильдо (парламент) и трибунал высотой в четыре-шесть этажей. По свидетельствам очевидцев, даже в 1960-е гг. двенадцатиэтажные конструкции в Асунсьоне можно было пересчитать по пальцам одной руки.
При этом белоэмигрантов поражала и сама парагвайская «архитектура» в целом. Например, тот факт, что каменные дома здесь существовало только в крупных городах, а деревянные жилища парагвайцы не строили, поскольку их быстро съедали термиты и жучки-древоточцы
[898]. Поэтому жилища среднестатистического парагвайца представляли собой шалаши и дешевые палатки.
Как бы там ни было, но уже тогда в столице имелись академии и университет, причем, по свидетельствам наших соотечественников, все министры и президент заканчивали их со степенями «доктор права».
Те же, кто хотел покинуть Парагвай в поисках более подходящей жизни, нередко были вынуждены остаться здесь на неопределенное время, поскольку, как оказалось, добраться до этой страны было гораздо дешевле и проще, чем из нее выбраться. Например, доплыть от Буэнос-Айреса до Иокогамы было дешевле, чем от парагвайской столицы до аргентинской
[899], хотя в первом случае расстояние было в десятки раз больше.
Многие из «бывалых» отговаривали от переселения в эту страну и по другой причине: оказавшись в «парагвайской глуши», значительная часть переселенцев фактически ставили на развитии своей личности крест, и, несмотря на дешевизну жизни и доброжелательность парагвайцев, некоторые так до конца и не смогли адаптироваться к местной жизни
[900].
Соответственно, постепенно интерес белоэмигрантов (особенно из европейских стран) к переселению в Парагвай резко снизился.
