И поскольку они в основной своей массе не оседали на земле, впоследствии правительство Парагвая стало ограничивать въезд наших соотечественников и сокращать им помощь
[932].
Русские переселенцы и женщины парагвая
Для молодых и холостых мужчин переезд в данную страну был привлекателен еще по одной немаловажной причине: русские переселенцы отмечали, что «в Парагвае очень мало мужчин и много женщин. Положительно какое-то бабье царство! Женщины торгуют, работают на земле, занимаются кустарным производством сигар, а в Энкарнасионе – контрабандой. Все хозяйство держится на женщине, мужчина же – прирожденный бездельник и он может целыми днями лежать в гамаке и тренькать на гитаре. Единственно, на что он способен, – это воевать. Женщины совсем ошалели от брачного голода»
[933]. Неудивительно, что мужчины быстро «портились» от избыточного женского внимания, жили за счет женщины и, по свидетельству наших соотечественников, «в 20 лет уже никуда не годятся, браков почти не существует»
[934].
Согласно другим свидетельствам, когда парагвайке исполнялось 16 лет, она уходила из родительского дома, чтобы собственноручно выстроить свой собственный. Жилище это было примитивное, обычно состоявшее из импровизированного гамака и навеса. Чем не рай в шалаше? Сюда она и приводила мужчин, чтобы производить на свет патриотов страны»
[935].
И это отнюдь не громкие слова. Понимая, что если Парагвай не решит свою главную на тот момент проблему – демографическую, – то в скором времени он может утратить суверенитет, его власти провозгласили государственную политику, активно пропагандирующую деторождение среди девушек, начиная с 16 лет
[936].
Не случайно, что тогда для этой страны считалось обычным делом из-за нехватки мужчин рожать внебрачных детей. То, что они были по факту «незаконнорожденными», на них никак не отражалось. Все парагвайские дети, рожденные в семье или вне ее, считались одинаковыми в правах и обязанностях. Так, племянница И.Т. Беляева Спиридонова описала свой разговор с одной парагвайкой, когда она в 1926 г. приехала в Асунсьон:
– Вы замужем?
– Нет, сеньора, но у меня 12 человек детей.
– Как?
– Я их всех воспитала и все они – патриоты, готовые драться за Парагвай»
[937].
Может показаться невероятным, но для парагвайки того времени считалось позором, если она родила меньше 10 детей. Естественно, что в условиях тропического климата, когда требуется минимум одежды, а еда, кажется, свешивается чуть ли не с любого дерева, растить «патриотов» гораздо проще, чем, например, в России. Если в Парагвае ребенок мог расти почти голым, а еды кругом было сколько угодно, на одну только зимнюю одежду и обувь в нашей стране приходилось затрачивать колоссальные средства. Но все же нельзя не удивляться массовому героизму парагвайских женщин.
При этом белоэмигранты относились к ним с уважением: «Парагвайка – исключительная мать. Надо видеть, с какой заботливостью она выхаживает своих 6, 10 и больше детей, не зная даже, от какого отца они у нее происходят! Здесь совершенно неизвестны случаи детоубийства и аборты»
[938].
При этом, по свидетельству наших соотечественников, военное министерство Парагвая смогло использовать «мужской голод» в своих целях. Так, по причине отсутствия мужчин и их высокой ценности, у него не существовало проблемы с кормежкой солдат. Оно экономило немалые средства, поскольку их отовсюду и наперебой зазывали «на чашечку матэ» местные красавицы
[939]. Платой за любовные утехи служил скромный ужин.
И это неудивительно, учитывая, что тогда в лучшем случае на троих мужчин приходилось семь женщин, а в среднем по стране на одного мужчину было не менее четырех представительниц прекрасного пола.
Такая диспропорция была следствием Великой войны 1864–1870 гг. против Аргентины, Бразилии и Уругвая. После ее окончания из ее миллионного населения в живых осталось 225 тысяч человек. Представителей мужского пола насчитывалось лишь 28 тысяч человек, 99 процентов которых были детьми, калеками или стариками.
К середине ХХ в., когда началась война с Боливией, демографическая проблема стояла по-прежнему остро и Парагвай мог выставить на фронт крайне ограниченное количество штыков.
Примечательно, что после окончания Чакской войны 1932–1935 гг. соотношение мужчин и женщин снова изменилось, и в среднем на одного мужчину теперь приходилось пять женщин.
Стоило ли удивляться тому, что девушки здесь были легкодоступны? Побывавший в 1887 г. в этой стране русский путешественник Гоинн подтвердил, что «объятия всех парагвайских красавиц были для меня открыты»
[940].
Ситуация мало изменилась и спустя 50 лет. Никаких проблем добиться расположения любой понравившейся девушки в Парагвае того времени для русских эмигрантов не было.
Так, любой желающий плотских утех «на халяву», увидев на улице одинокую женщину, мог ей смело предлагать секс, и никто не находил в этом ничего вызывающего – негласно считалось, что если женщина вышла куда-либо одна, то, значит, она ищет совокупления.
По сути, это был сигнал, своего рода «зеленый свет» ищущим не обязывающих ни к чему отношений. Поэтому никто не удивлялся тому, что жаждущие любовных утех занимались ими чуть ли не на улице.
Однако стоило девушке взять с собой хотя бы одного ребенка, как любые приставания прекращались
[941].
При этом, по свидетельствам наших соотечественников, местные представительницы слабого пола, «черненькие и смугленькие», отличались своей красотой, хотя и не всегда их черты соответствовали общепринятым «установкам».
Так, даже в то время считалось, что, если женщина красивая – значит она «хрупкая». Однако, несмотря на свою общепризнанную красоту, парагвайские девушки доказали, что это мнение – на практике отнюдь не правило.
Сама жизнь, заставившая их постоянно работать, сделала их выносливыми и непритязательными. Например, остается только поражаться тому, как они легко переносили на большие расстояния на голове тяжести в 50 килограмм и более
[942].
