При этом у парагваек была масса других достоинств. Так, наших соотечественников приятно поразило то, что «парагвайские женщины, даже самые бедные, очень чистоплотны, и это приятно отличало их от арабок и китаянок»
[943].
Однако некоторых смущало то, что все парагвайские женщины курили сигары. По свидетельству Каратеева, «мой приятель Оссовский, большой поклонник прекрасного пола, как-то возмутился: «Иду, понимаешь, и вижу, что едет навстречу верхом молоденькая бабенка, хорошенькая до одури, сложена, как богиня, я прямо рот разинул! Но в зубах у красавицы – сигара проклятая торчит! Мало того, увидев меня, она вынула ее изо рта, сунула между пальцев босой ноги, чтобы не мешала, смачно, как верблюд, сплюнула в сторону, а потом принялась поправлять волосы и прихорашиваться. Сразу весь аппетит отбила!
[944]»
Сами же русские изгнанники, несмотря на, казалось бы, свое незавидное положение, были в Парагвае завидными женихами. И дело даже не только в том, что многие из них получили высокооплачиваемую по местным меркам работу, а в том, что в них видели источник пополнения поредевших после кровопролитных войн скудных «запасов» мужского генофонда.
Неудивительно, что сплошь и рядом даже женатым русским сами парагвайцы, отцы почтенных семейств, предлагали вторую супругу из… нередко целого «табуна» своих дочерей!
Просто из-за дефицита мужчин иметь в Парагвае двух и больше «жен» (реально же в большинстве случаев любовниц) было обычным явлением, хотя обычно они жили в разных местах и редко могли соприкасаться друг с другом
[945]. Хотя эти женщины знали о существовании друг друга и относились к этому спокойно, как к чему-то обыденному, как, впрочем, и само общество в целом.
Русские на парагвайской военной службе
На «военно-исследовательской» службе в Парагвае
Показательно, что Беляева на новом месте вскоре по достоинству оценили. Успешной работе по привлечению сюда русских эмигрантов также способствовало очень быстрое достижение им высокого статуса: Иван Тимофеевич очень неплохо устроился в Военной школе Асунсьона – сначала преподавателем фортификации и французского языка.
По словам Беляева, «генерал Скенони вспоминал, что они, парагвайцы, были поражены владением мной языком и интересом, который охватил кадет с первого моего появления и сопровождал мои лекции до конца. Лучше всего проходили экзамены по фортификации. Все отметки были выше хороших. Это наблюдалось даже тогда, когда я отсутствовал на экзаменах»
[946].
И очень быстро Парагвай стал для Беляева настоящей второй Родиной. При этом, сравнивая его с Россией, он сделал выводы не в пользу последней. Еще в 1924 году Иван Тимофеевич написал русским эмигрантам, что «парагвайские пальмы ему милее российских берез». Он вспомнил, что за всю свою службу Родине имел лишь одни неприятности, и там его любили лишь солдаты, тогда как парагвайцы его любят все
[947].
И эта любовь живо ощущалась им и в плане материальном. Так, сначала ему установили оклад в 1000 песо, но потом быстро подняли до 2500 и впоследствии он превысил 5000
[948]. По парагвайским меркам это были очень большие деньги, поскольку его месячный заработок превысил доходы депутата, сенатора и в конце концов достиг размеров зарплаты президента страны.
Стоит заметить, что сам Беляев, несмотря на неплохой даже по европейским меркам заработок, жил очень скромно. Обстановка его дома была очень простая: у него не было даже настоящей крыши, мебель, за исключением стола и стула, отсутствовала.
Причина такой «бедности» генеральского жилища была очень проста: во время одной из экспедиций в Чако его и без того бедный дом обокрали, причем оттуда вынесли даже посуду и мебель. По данным русских эмигрантов, «с этой поры Беляевы обстановки и не заводят»
[949].
При этом так и осталось тайной, кто это сделал – наши соотечественники или парагвайцы. Сами белоэмигранты свидетельствовали, что парагвайцы имели склонность к воровству, особенно живущие в сельской местности
[950]. Вообще, парагвайское воровство имело одну удивительную особенность: если местные и брали что-то у наших «гринго», то обычно вскоре отдавали.
Так или иначе, но до самой смерти Беляева, по словам очевидцев, его комнату украшали лишь два трехцветных и очень похожих флага, висящих крест-накрест – Парагвая и России. Они различались лишь порядком расположения их полос. Над ними висели казацкая шашка и парагвайский мачете, что символизировало единство парагвайцев и русских
[951].
По признанию А. Дмитриева-Экштейна, именно схожесть флагов Парагвая и России привлекла его в Парагвай, и это же стало одной из причин для переезда сюда многих русских офицеров
[952].
Этот беляевский «герб» увенчивали подаренные индейцами Ивану Тимофеевичу символы вождя – птичьи перья и лук со стрелами
[953].
Беляев и изучение Чако Бореаль
И хотя в пересчете на американские доллары Иван Тимофеевич в Аргентине получал намного больше, не жалел о переезде. Ведь в отличие от нее, в Парагвае было еще немало индейцев. Правда, жили они, главным образом, в почти не изученном, покрытом почти непроходимыми лесами районе Чако Бореаль. И этот интерес Беляева, несмотря на его военное призвание, особенно прославило русского генерала не только в этой стране, но и в мире.
Изучение индейцев стало делом всей его жизни. Благодаря этому он заново открыл Парагвай не только для своих соотечественников, но и для всей планеты. Своими экспедициями в район Чако Бореаль он приобрел поистине мировую славу. Не случайно, что эти заслуги Ивана Тимофеевича признавали даже самые ярые его противники
[954].
Следует заметить, что на вторую половину 1920-х гг. этот огромный район (его площадь превышала половину территории Франции) размером 300 тысяч квадратных километров, находящийся в междуречье рек Параны и Пилькомайо между Боливией и Парагваем, был почти абсолютно не исследован. До экспедиций русского генерала Чако обозначался на картах лишь белым пятном и до середины 1920-х гг. никому не принадлежал.
