В своих исследованиях он доказал, что индейцы макка и чамакоко относятся к древнейшим народам мира и санкскритской языковой группе. Таким образом, они являются представителями индоевропейской языковой семьи и происходят от арийцев
[987]. Во всяком случае, этнографические труды Беляева, посвященные индейцам Чако Бореаль, были признаны во всем мире.
Тем самым он выбивал почву из-под ног расистов, оправдывавших угнетение индейцев тем, что они якобы отсталая раса, обреченная на вымирание по причине собственной «ущербности».
Кроме того, Беляев решительно выступил против навязывания индейцам европейских принципов жизни. По его мнению, две культуры должны добровольно обогащаться друг от друга
[988]. Он напрямую содействовал закреплению этого положения на законодательном уровне с целью сохранения индейских народов.
И именно это обстоятельство привело к заметному охлаждению его отношений с представителями парагвайских властей.
Следует отметить, что для защиты туземцев в этой стране нужно было иметь большое гражданское мужество. Дело в том, что еще в 1920–1930-е гг. в Парагвае, где само слово «индеец» было ругательным и за которое от любого парагвайца можно было получить удар ножом, туземцев угнетали, презирали и нередко просто убивали.
О том, как тогда относились в стране к краснокожим, свидетельствует личное обращение русского генерала к президенту Парагвая И. Мориниго, в котором он указал на нетерпимость тогдашнего положения туземцев, при котором «изнасилование индейских женщин – в порядке вещей, как и похищение детей».
Более того – Иван Тимофеевич, попавший в Парагвай на «птичьих правах», вступил из-за этих угнетаемых в непосредственный конфликт с местными властями, рискуя за вмешательство в его внутренние дела нажить крупные неприятности вплоть до высылки в другое государство.
Показателем его активности стало то, что в конце концов за защиту туземцев его сместили с поста директора Национального патроната по делам индейцев в министерстве сельского хозяйства.
Однако затратив массу усилий, Беляев сделал свое дело, положив начало ломке антииндейского стереотипа у парагвайцев, пусть и ценой ссоры со многими представителями местной элиты
[989]. Организация им первой индейской школы, о чем раньше местные краснокожие не могли и мечтать, стала в этом важнейшим шагом.
Русские эмигранты поражались увиденным в ней картинам: огромные мускулистые индейцы, окружив маленького сухого Беляева и затаив дыхание, постигали азы арифметики и грамоты.
Нахождению контакта белогвардейского генерала с туземцами способствовало то, что он в совершенстве выучил местные индейские языки. Всего, включая наречия макка и чамакоко, к концу своей жизни он знал 14 языков
[990].
Исключительно благодаря русскому генералу их сказания стали известны всему миру: выучив за время чакских экспедиций языки чамакоко и макка, Иван Тимофеевич перевел и записал местные индейские сказания. После этого они были переведены на разные языки мира.
Индейцы платили ему той же монетой, и их отношения перешли из стадии «дружба» в категорию «почитание гуру». Беляев не скрывал, что если большинство русских, живущих в Парагвае, его не понимали, то с краснокожими «детьми пустыни» он почти сроднился
[991].
Иван Тимофеевич считал религию индейцев очень близкой к христианству и во всеуслышание объявил, что тем добродетелям, которые присущи «краснокожим язычникам», какими их пытались представить некоторые не в меру ретивые католики, многим христианам еще надо поучиться. Так, он писал: «Вы можете быть уверены, что если бы Вам случайно пришлось оставить своих жен между индейцами, они бы их не тронули»
[992].
«Индейцы, – говорил он М.Д. Каратееву, – мои лучшие друзья, и покорил я их лаской, как больших детей. Они меня настолько любят, что нередко проделывают тысячеверстный путь пешком, чтобы со мной повидаться. И в такие дни мой двор в Асунсьоне превращается в настоящий индейский табор»
[993].
Однако у родственников генерала такие визиты явно не вызывали восторга. Так, когда в 1926 г. к нему в гости приехала его родственница, известная эмигрантка Спиридонова, то она с отвращением писала, что ей пришлось отскребать пол в доме своего двоюродного дядюшки от продуктов жизнедеятельности индейцев, которые и там продолжали вести себя как в своей природной стихии
[994].
Между тем недоброжелатели генерала говорили, что индейцы приходили к Беляеву не из-за особой любви к нему, сколько из-за желания выклянчить что-нибудь у него или других столичных жителей
[995].
Основанием для таких утверждений стали неоднократные случаи, когда туземцы «клали глаз» на ту или иную понравившуюся им вещь русских товарищей. Так, Ивана Тимофеевича в очередную экспедицию сопровождали проводники-индейцы, в пути оставившие своих русских спутников, прихватив у них три плаща – пончо.
По индейским понятиям это не было воровством, и они могли в знак дружбы взять любой предмет у своих друзей как подарок. Наши соотечественники это поняли и несильно расстроились по этому поводу, но злополучные пончо вызвали среди самих индейцев настоящую междоусобную войну.
Поэтому Ивану Тимофеевичу пришлось ехать их мирить и «вести мирные переговоры, но вожди враждующих племен не хотели мириться, так как за каждое пальто можно было получить большое количество водки»
[996].
Однако Беляеву удалось добиться перемирия и прекратить братоубийственную войну среди индейцев. А пока шли переговоры, пончо были пропиты, и исчез сам повод к продолжению боевых действий – сражаться уже было не за что. За помощь в прекращении индейской «гражданской войны» он получил от туземцев ценные, с их точки зрения, подарки, в том числе и детеныша ягуара. Это свидетельствовало о глубочайшем почтении по отношению к этому человеку, еще недавно насмешливо именовавшемуся ими «лягушкой»
[997].
Но несмотря на наличие «материального» аспекта отношений Ивана Тимофеевича с его краснокожими друзьями их связывало нечто большее, чем вещи. Иначе как объяснить то, что Беляев и сегодня почитается индейцами Парагвая едва ли не как божество?
