Сам И.Т. Беляев писал: «Я пытался убедить командующего дать мне в полное распоряжение четыре орудия с 500 снарядами и телефоном, ручаясь разбить укрепление всего за два часа, как я это делал в Великую войну (так белогвардейские офицеры называли Первую мировую войну. – Ред.)»
[1059].
Несмотря на неприязнь большинства русских офицеров и советников к Ивану Тимофеевичу, это предложение было поддержано всеми. Однако Эстегаррибиа то ли боялся понапрасну истратить несколько сотен драгоценных для парагвайцев снарядов, то ли не хотел, чтобы лавры победы достались Беляеву, но он все же выбрал затяжную и изнурительную осаду.
Сам Иван Тимофеевич писал: «Я встретил совершенно непонятное тупое сопротивление и едва ли мог быть здесь полезен, лишь иногда вырывая инициативу на короткий момент»
[1060].
Подобная картина во взаимоотношениях парагвайского командующего и русского советника наблюдалась и позднее под фортом Сааведра, который Беляев также предлагал взять решительной фронтальной атакой при массированном применении артиллерии
[1061].
Впрочем, говорить о том, что парагвайцы его ни во что не ставили, было бы неправильно. Забегая вперед, скажем, что заслуги Беляева в войне против Боливии были уже в октябре 1932 г. отмечены самим парагвайским президентом. Благодаря этому Иван Тимофеевич сменил погоны полковника парагвайской армии на генеральские, став командующим дивизией.
Тем не менее его трения с Эстегаррибиа по вопросу ведения боевых действий не прекращались. И сам белогвардейский генерал с гордостью писал: «В некоторых случаях мои указания спасли армию от катастрофы»
[1062].
И несмотря на сопротивление его идеям парагвайского главнокомандующего, предложения И.Т. Беляева по массированному применению артиллерийского огня и широкому маневру войск все же были приняты местными военными.
По мнению американского военного специалиста Дэвида Зука, благодаря «новациям» Ивана Тимофеевича в военном деле, парагвайцы предвосхитили в миниатюре в рамках Чако Вторую мировую войну
[1063] и многое из того, что широко практиковалось во время этого глобального противостояния.
Но вернемся к ходу событий.
Кровопролитные бои за обладание Бокероном, начавшиеся с начала сентября 1932 г., усложнялись жестокой жарой, из-за которой даже свирепые ягуары становились безобидными и кроткими кошками, искавшими воду около человека.
Одним из наиболее заметных эпизодов Бокеронской битвы стал геройский подвиг есаула Донской казачьей и капитана парагвайской армий Василия Федоровича Орефьева-Серебрякова, о котором в Парагвае до сих пор ходят легенды, павшего смертью храбрых под стенами самого форта.
Правда, в немалой степени популяризации русского героя способствовало то, что он служил в одном подразделении с будущим диктатором Парагвая Стресснером.
По воспоминаниям последнего, незадолго до гибели бывшего есаула, ранним утром 2 сентября, перед началом одного из крупнейших сражений Чакской войны, он и Орефьев-Серебряков вышли из палатки, в которой вместе ночевали. Солнце только начало вставать над сельвой.
«Какой будет сегодня чудесный день, не правда ли, полковник? В такой прекрасный день хорошо умирать!» – сказал ему бывший есаул. Такое отношение к жизни и смерти русского офицера поразило Стресснера. Возможно, что тот предчувствовал свою скорую гибель, так как скоро был сражен боливийской пулей.
Дело было так. В те дни «эль капитан русо», как его любовно называли парагвайцы, командовал 3-м батальоном в одном из лучших полков парагвайской армии – «Итороро». Причем Орефьев-Серебряков уже успел зарекомендовать себя храбрым и талантливым командиром.
Например, подчиненные ему парагвайские офицеры с восхищением вспоминали, как в ночь с 23 на 24 сентября 1932 г., во время вылазки противника, он спокойно обходил передовые позиции батальона под огнем боливийцев. В ответ на просьбы подчиненных перейти в укрытие, он спокойно ответил: «В такой день не умирают».
А вот свидетельство И.Т. Беляева: «Серебрякова я видел под Бокероном дважды. Его бесстрашие вызывало общий восторг. «Нечего кланяться пулям, – говорил он офицерам, – ведь это неприятельские!» Одна пуля пробила ему фуражку, другая прошла между ног».
Также отважно русский капитан вел себя и 28 сентября, когда его батальон отправился на атаку Бокерона.
Однако начался этот день вовсе не так, как предполагал бывший есаул. Получив приказ выдвигаться, комбат расположил своих солдат в том месте, куда, как он полагал, его направил командир полка, который ожидал приказа об атаке.
Но вместо этого Орефьев-Серебряков получает донесение, что его батальон находится не там, где ему положено быть, и вызов «на ковер» к начальству. Командир полка сделал ему строгий выговор «за бегство с поля боя» в присутствии вышестоящего начальника.
Орефьев-Серебряков не выдержал. Не смущаясь присутствием командира полка, он обратился к дивизионному командиру полковнику Фернандесу и заявил, что, как кадровый русский офицер, он привык выполнять конкретные и точные приказания и что он «надеется получить именно такое». В противном случае русский капитан просил снять его с должности командира батальона.
Однако вскоре выяснилось, что причиной этого недоразумения было недостаточное знание им испанского языка. Тем не менее Орефьев-Серебряков тяжело переживал произошедшее, и брошенное обвинение тяжелым камнем легло на его душу.
Вернувшись к своему батальону, он повел его в штыковую атаку на Бокерон, приказав умереть, но не быть «трусами», в чем их всех заподозрили. «Что-то заворожительное было в сцене наступающего на саму смерть 3-го батальона
[1064], – вспоминал полковник Фернандес. – Солнце, блестевшее на штыках, создавало какой-то ореол святости вокруг солдат, торжественно, как на параде, маршировавших вслед за своим командиром».
Вот батальонная колонна прошла половину расстояния до первых укреплений захваченного боливийцами Бокерона. В это время стрельба с обеих сторон затихла. Все застыли, пораженные неслыханной смелостью атакующих и их презрением к смерти и готовностью умереть за Родину.
Солдаты других частей, не участвовавшие в атаке, забыв про опасность, на несколько минут встали в своих окопах в полный рост, чтобы лучше видеть разворачивающуюся картину. Пройдено еще 30 метров. Орефьев-Серебряков тогда с криком: «Вперед! Да здравствует Парагвай!» устремил за собой солдат»
[1065].
