Что касается В.Н. Штрандтмана, то он старался быть возможно более внимательным к атаманам, но всегда подчеркивал свое отрицательное отношение ко всяким проявлениям самостийного направления. На это его толкала, главным образом, позиция правительства Королевства, которое не признавало никаких государственных образований, возникших на территории бывшей России.
Наконец, 10 апреля состоялось посещение нами председателя Скупщины. Он принял нас в своем служебном кабинете, во временном здании Скупщины. На этот прием, кроме меня, Н.Н. Львова и А.С. Хрипунова, прибыли и два атамана. Говорили мы по-русски, председатель отвечал по-сербски.
Я ему вручил обращение к Скупщине, переданное мне в Константинополе, которое за несколько дней перед приемом пожелали подписать и атаманы. В кратких чертах я ему изложил неблагоприятно сложившуюся для армии, в районе проливов, обстановку и просил оказать содействие в принятии ее контингентов на территорию Королевства.
В ответ мы получили заверение в полном нам сочувствии, но вместе с тем и напоминание, что распорядительные функции власти в Королевстве принадлежат правительству, поэтому участие его, как председателя Скупщины, почти вовсе исключается. Мы все же просили его поговорить с Николой Пашичем и оказать на него давление. Получив довольно уклончивый ответ, мы с ним расстались.
Для меня становилось все яснее и яснее, что только от Пашича зависит решение нашей участи… Штрандтман говорил, что если бы вопрос зависел только от Пашича, то дело было бы решено в положительном смысле и в полном объеме, но Пашич недостаточно самостоятелен. Ему в решении русского вопроса мешают министры-демократы, обработать которых он и должен до внесения нашего дела на обсуждение в Совете министров. Этим Штрандтман и объяснял задержку Пашичем моего приема.
Когда прошло около пяти дней после подачи мною Пашичу письма с просьбой назначения приема и с приложением обращения генерала Врангеля к Королевичу, а из секретариата председателя правительства ни Штрандтман, ни я не получали ни одного слова, я обратился к посланнику с просьбой лично обратиться в секретариат и просить срочно меня принять. После некоторого упорства Штрандтман, наконец, согласился и написал Пашичу об этом письмо, которое и отвез личному его секретарю. Я пошел вместе с Штрандтманом, дабы своим присутствием подтолкнуть необычайно осторожного Василия Николаевича в своих действиях. Секретарь обещал в тот же день лично доложить письмо Пашичу и дать ответ по телефону.
Прошел день, прошел другой, а ответа все нет. Пошел я опять к посланнику и выразил ему свое беспокойство. Я предложил Штрандтману избрать другой путь – непосредственно обратиться к Королевичу-Регенту, которому я должен был представиться уже после приема у Пашича.
Штрандтман запротестовал и просил меня этого не делать. Я тогда предложил ему написать, уже от себя, письмо Пашичу, в котором упомянуть, что больше я ждать не могу, что обязанности моей службы призывают меня в Константинополь и что возвращение мое без определенного ответа повлияет на войска угнетающим образом.
Сначала посланник протестовал, но затем согласился на эту меру, взяв с меня обещание, что письмо Пашичу будет написано не в очень горячем тоне. Я ему на это ответил, что, как и раньше, так и впредь всякое мое обращение к правительственным лицам Королевства я обязательно буду давать ему на просмотр еще в черновом виде. Кроме того, я по-прежнему буду просить его брать на себя их передачу. Штрандтман успокоился, и письмо на следующий день было отправлено.
Уже к вечеру этого дня я получил извещение через посланника, что 14 апреля я буду принят Пашичем. Мы решили с Штрандтманом идти вместе. К этому времени я заготовил справку, в которой изложил обстановку в военных лагерях, дал цифровые данные и просил согласия на принятие около 15 тысяч на работы и около 10 тысяч на службу в пограничную стражу.
Захватив эту справку с собой, я отправился со Штрандтманом в Министерство иностранных дел, где помещался служебный кабинет «Председника Влады» (председателя правительства), в котором Пашич нас и принял.
Пашича я увидел в первый раз. Это был глубокий старик, небольшого роста, довольно плотный, с серой бородой и с добрыми, потухшими глазами. По первому впечатлению, мне стало страшно за успех моих действий. Мне казалось, что такой старик, как Пашич, не сможет уже понять нашу идеологию, наше стремление сохранить армию, не сумеет оценить ее значение и не разберется в том влиянии на ее моральное состояние, какое имеют действия союзных оккупационных властей.
Мне также показалось более чем странным, что управление новым, созидавшимся государством поручено в самый сложный для него период такому старику, как Пашич. Однако мои опасения и первое впечатление оказались совершенно неверными. Уже после первых же слов я почувствовал, что Пашич не таков, каким он мне показался с первого взгляда.
Беседа наша с Пашичем продолжалась около часу. Мы разговаривали на русском языке, который Пашич понимал совсем хорошо и на котором понятно объяснялся. Подав справку, я просил Пашича дать мне определенный ответ. Пашич это сделать не хотел и лишь обещал сделать все возможное, чтобы оказать нам помощь в тяжелое для нас время. Однако я к нему так пристал, что он… выразил согласие на принятие нескольких тысяч человек на службу в пограничную стражу, причем с деталями о точном числе принимаемых в эту службу предложил мне обратиться к военному министру…
Этим разговор наш закончился. Конечно, результатом его не было полное решение судьбы армии, но все же начало было положено, и можно было ожидать в дальнейшем постепенного выполнения плана вывода армии из лагерей (Галлиполи, Лемнос и Чаталджи. – Ред.).
На следующий день вместе с генералом Потоцким мы посетили военного министра, генерала Иовановича, чтобы выяснить возможности принять в пограничную стражу часть наших контингентов. Я передал министру сущность моего разговора с Пашичем и просил его высказать свои соображения. Он отнесся сочувственно к вопросу о принятии наших контингентов, особенно после того, как я его заверил, что для заполнения предоставленных нам вакансий в пограничной страже мы выберем наиболее дисциплинированные и наиболее приспособленные для этого части.
Целый ряд вопросов, осложняющих прием наших контингентов, например о положении офицеров, о предоставлении нам командных должностей и т. п., я умышленно не поднимал, чтобы сразу не провалить дело. Эти вопросы я решил поднять уже после того, как принятие наших частей на границу выльется в реальные формы.
Наиболее существенным являлся тогда вопрос о числе принимаемых. Этот вопрос я старался выяснить, но вполне определенного ответа не получил, так как и сам военный министр на него положительно ответить не мог. Примерное число определялось от пяти до семи тысяч человек. Кроме того, меня, конечно, интересовал и вопрос о сроке приема, который также точно определен не был, но он намечался на май или июнь месяцы.
Ко времени моего пребывания в Белграде король Петр уже совершенно устранился по болезни от дел и его замещал королевич-регент Александр. Личность Королевича давала мне большие надежды на оказание нам помощи… Королевич Александр, как получивший воспитание в России, с особой симпатией относился к судьбе нашей армии, которая подняла свой меч на защиту Сербии в 1914 году.
