Однако как только Гоппер вышел на улицу, то почувствовал за собой «хвост». По своим каналам он передал сигнал «отбой», поскольку опасался, что пришедшие на место сбора офицеры попадут в ловушку. В то же самое время Перхуров, не знавший об этом, вовремя прибыл на окраинное кладбище. Каково же было его разочарование, когда вместо трехсот человек он обнаружил лишь семьдесят. Сам он позже вспоминал: «Уже совсем рассвело, когда пришли с докладом, что собралось всего 70 человек. Это было меньше, чем можно было предположить даже при самых худших условиях. Однако причина такого явления до известной степени выяснилась тут же: оказалось, что из-за нераспорядительности штаба не все участники могли быть уведомлены о времени и месте сбора. При этом же выяснилось, что два командира полка в последнюю минуту отказались и вышли из организации. Последнее обстоятельство сильно осложнило дело, так как мы потеряли двух наиболее опытных в военном деле лиц». Ситуация становилась критической. Откладывать надолго вооруженное выступление было рискованно. Выступить же с небольшими силами означало самоубийство. Тогда Перхуров принимает решение, достойное фаталиста. Он переносит начало восстания на один день: «Я подсчитал, что если соберется не меньше ста человек, то можно дело начать, хотя и с очень большим риском, так как некоторые важные пункты придется первоначально не трогать… Если же будет меньше 100 человек, хотя бы 99, я от выступления в Ярославле отказываюсь и предлагаю желающим направиться на присоединение в Рыбинск».
Глава 4
Удачный старт
Поздно вечером 5 июля полковник Перхуров в последний раз приехал на съемную комнату. Он больше не собирался сюда возвращаться при любом исходе дела, а потому расплатился за проживание. Взяв дождевой плащ, он направился в город. В одном, все еще работавшем трактире он, предполагая, что в следующий раз нормально поесть ему удастся совсем не скоро, напился чаю и поужинал. Если говорить об обстановке в целом, то ее оценка в воспоминаниях весьма разнится. Например, в своей «Исповеди приговоренного» Перхуров сообщал: «В городе было повсюду спокойно, и жизнь на улицах шла нормально». Однако в мемуарах генерала Гоппера мы можем обнаружить совершенно иную картину: «Большевики, очевидно, что-то узнали и приняли меры предосторожности, так как по всей окраине города были расставлены посты и по городу разъезжали конные дозоры. Это обстоятельство помешало многим членам организации прийти на сборный пункт. Я направился туда вместе с офицером из Московской латышской группы, поручиком Бирк. Для предосторожности мы отправились окружным путем мимо Земской больницы, но на окраине города за земляным валом мы наткнулись по очереди на три дозора. От первых двух мы отделались большими обходами, но третий, конный, заметив нас, выслал в нашу сторону всадника, который двигался на некотором расстоянии за нами и таким образом заставил вернуться в город; вступить с ним в объяснение было бесполезно рисковать, а нападение могло испортить все дело».
Как бы то ни было, но около полуночи в сторону Леонтьевского кладбища потянулись небольшие группы людей, скрывавшиеся в подворотнях и пытавшиеся двигаться по самым узким улочкам. Надо сказать, что Леонтьевское кладбище находилось на западной окраине города. В свое время, когда наместник Мельгунов проводил перепланировку города, он решил снести находившийся близ Рубленого города, то есть фактически в самом историческом центре, храм во имя святителя Леонтия Ростовского. Подобное решение подняло волну недовольства среди местного купечества, так как храм был очень значимым городским объектом. При нем еще в 1714 году была открыта цифирная школа – первое и единственное (до открытия в 1787 году гимназии) светское всесословное учебное заведение в Ярославле. Состоятельные ярославские купцы выписывали для работы в этой школе петербургских преподавателей. Предвидя возможные осложнения, Мельгунов дал слово, что храм будет не сломан, а перенесен. «Перенос» состоялся в 1789 году. На этот раз он оказался на месте, отведенном для нового кладбища, где «коштом обывателей» был заново возведен Леонтьевский храм.
Впрочем, направлявшихся среди ночи к кладбищу привлекали вовсе не сказания и не ярославские городские легенды XVII века. Можно было предположить, что место сбора заговорщиков было выбрано по причине того, что кладбище было удалено от центра Ярославля. Оно и сейчас является периферией города, а по меркам начала ХХ века находилось и вовсе «на отшибе». Однако причина, по которой место сбора офицеров было выбрано именно там, крылась в другом. 25 апреля 1918 года демобилизационная комиссия Ярославля с согласия начальника городской милиции Мухина приняла следующее решение. «Демобилизационная комиссия сообщает, что все артиллерийское имущество, которое подлежит сдаче, ввиду расформирования различных частей и учреждений, сдавать во временный ярославский артиллерийский склад на хранение, помещающийся по Угличскому шоссе, близ Леонтьевского кладбища № с 51 по 68 включительно и два барака за № 88, ранее занимаемые 209 пехотным запасным полком. Вполне исправные и годные пулеметы, револьверы, винтовки, патроны винтовочные и револьверные сдавать в арсенал (Волжская набережная), под расписку заведующему Пчелину».
Запасы оружия, снаряжения и боеприпасов в Ярославской губернии (в первую очередь в Ярославле и Рыбинске) появились отнюдь не спонтанно. Бывший царский генерал, перешедший на сторону советской власти и возглавлявший в это время Высший военный совет Республики, Михаил Бонч-Бруевич (не путать с братом-революционером Владимиром Бонч-Бруевичем) сообщал в своих мемуарах, что в условиях наступления немецких войск на Петроград «главное внимание» он «уделял тому, чтобы спасти материальную часть разбегавшейся по домам многомиллионной армии…, оттянуть в глубокий тыл, недоступный для германских войск, значительные материальные ценности… Материальную часть Северного фронта удалось оттянуть в район Рыбинска – Ярославля…» Всем этим обстоятельствам можно было бы не уделять внимания, но они отлично показывают, насколько отточенной и, вне всякого сомнения, блестящей была работа разведки, которая была сформирована при тайной офицерской организации. Перхуров был полностью и точно осведомлен, где можно будет достать оружие и боеприпасы в случае вооруженного выступления против советской власти.
Сбор участников восстания был процессом неспешным. Каждый из шедших опасался, что попадет в засаду. Не исключал такой возможности и сам Перхуров, хотя и пытался быть предельно осторожным. Вспоминая, он записал: «На окраине города тянулись редкие одинокие фигуры, движущиеся все по одному направлению, к артиллерийским складам. Я обогнал некоторых из них, выйдя за город, засел в канаве между артиллерийским складом и кладбищем. Узнавая кое-кого в темноте, я окликал потихоньку, и вскоре около меня собралось человек шесть. А темные фигуры все двигались и двигались мимо. Из открытых дверей дежурной комнаты пробивался свет, и видно было, что там тоже не спят и ходят люди. Подошел начальник штаба, которого я не видел целый день, так как он был занят оповещением всех для сбора». В результате сбор занял приблизительно около полутора-двух часов. Первые из заговорщиков пришли на кладбище ближе к полуночи, а в два часа ночи было решено провести перекличку. Людей пришлось выискивать среди могил, в тени которых те таились в ожидании сигнала. Перхуров вспоминал, что по итогам предварительной проверки на месте сбора оказалось 106 человек. Это было ровно то минимальное количество участников, с которым он был готов начать выступление. Приди на кладбище хотя бы на семь человек меньше, и восстание было бы перенесено либо вовсе отменено. На судебном процессе Перхуров показал: «Затем, когда постепенно приходили люди, не помню, сколько собралось, но оказалось больше того количества, которое я назначил как минимальное». Впрочем, если изучить источники, то может оказаться, что количество первоначально выступивших было заметно большим. В частности, на допросе поручик Владимир Шокальский показал: «Сбор всех был назначен на Леонтьевском кладбище, что недалеко от станции Всполье. К 2-м часам на Леонтьевском кладбище все собрались. По-моему, там было приблизительно около 500 человек».
