На экзальтацию можно списать и эпизод, который в своих воспоминаниях приводил «Боян русской песни», потомок греческих пиратов, знаменитый тенор Юрий Морфесси. Летом 1918 года, покинув голодный Петроград, он оказался в достаточно зажиточном Ярославле, где планировал дать несколько концертов в Волковском театре. Певец и его труппа оказались запертыми в гостинице «Бристоль», где укрывались от обстрелов и шальных пуль. Обстановка в «Бристоле» была очень нервной, что провоцировало многочисленные конфликты. Один из таких эпизодов и описал Юрий Морфесси. «Конфликты возникали на той почве, что бристольская челядь все время держала себя вызывающе, немилосердно хамила и грозила нам всевозможными карами, как только вернется “законная народная” власть. Эта плебейская наглость отравляла нам жизнь. Но челядь в конце концов получила заслуженный “урок” и внешне смирилась, запрятав поглубже свою ненависть и злобу… Этот “урок” заключался в следующем: в “Бристоле” неожиданно появилась молодая, красивая дама в офицерской форме и с револьвером у пояса. Выстроив весь штат прислуги и пройдя по “фронту”, она заявила, хлопнув по кобуре с увесистым наганом:
– Послушайте, вы! Если на кого-нибудь из вас поступит хоть малейшая жалоба, я сама с ним расправлюсь! Помните это и будьте примерными слугами для тех, кто оплачивает вашу работу! – Челядь моментально притихла и до прихода красных была прямо шелковая… Кто же эта интересная дама с офицерскими погонами? Она оказалась примадонной опереточной труппы Барковской, еще до нас выступавшей в Ярославле. Мало того, премьер труппы Зайончковский и артист Юрьевский были главными участниками переворота. Душою же всего был полковник Перхуров, ставший исторической личностью. Благодаря его энергии, отваге и организаторским способностям Ярославль оказал беспримерное сопротивление громадным советским силам, стянутым из Петербурга, Москвы и из других центров».
Сама же Барковская отрицала, что проявляла хоть какую-то инициативу: «Одним словом, мной распоряжались совершенно и никаких противоречий быть не могло». В любом случае больше сведений сохранилось о ее «интендантской» деятельности, нежели о «размахивании револьвером». Почти сразу же после того, как Барковская решила проблему снабжения хлебом, ее приставили к распределению обмундирования. Она сообщала: «Меня послали на двор гимназии, где находился вещевой склад, присмотреть как отбирают для солдат шинели, чтобы не раскрали, и потом совершенно незаметно для меня самой навалилась на меня и эта работа. Другой деятельности у меня не было, если не считать, что почти все ночи я проводила на пожарах, помогая мирным жителям спасать их имущество, а в ночь на 17 число сама вытащила трех- или 4-летнего ребенка из огня, совершенно опалив платье и сапоги». Эти сведения позже были подтверждены во время допросов Перхуровым, который показал: «С интендантской частью дело было не налажено. Арестантам приказано было давать не меньше фунта хлеба, этого делать регулярно не удавалось. Лично я не каждый день получал горячую пищу. Здесь была артистка Борковская, которая своей властью взяла на себя упорядочение дела продовольствия». Более того, на одном из других допросов Перхуров сообщил, что именно Барковская по собственной инициативе пыталась снабжать хлебом арестованных «красных», чем вызвала его большое недовольство.
Как бы то ни было, но Валентина Барковская оказалась в составе штаба Северной Добровольческой армии, точнее говоря, в ее ярославской части. Сама себя она вовсе не рассматривала как одну из руководительниц восстания. Об этом наглядно говорит одна из ее фраз: «На заседаниях штаба я не присутствовала официально, но если входила – меня не стеснялись». Сам факт присутствия в штабе она объясняла желанием быть поближе к мужу, который настойчиво просил не посылать его на передовую. Его назначили комендантом здания штаба, которое после первых дней было перенесено в здание Государственного банка. В своих показаниях Барковская сообщала, что сразу же после этого ее интендантская функция сошла на нет, так как «заведующим хозяйственной частью был назначен полковник Яроцкий, а заведующим продовольствием полковник Николаев». Однако ни Перхуров, ни позже Карпов не отпускали ее из штаба. Барковская объясняла это просто: «Меня посылали наблюдать за разгрузкой горящих складов, дабы они не были расхищены».
Впрочем, в некоторых случаях ей приходилось выступать именно в качестве артистки. У Чуковского, в его документальной повести «Ярославль», есть такой отрывок: «Сегодня вечером генерал Карпов устраивал у себя в особняке праздник, которого все ждали, и которому многие придавали какое-то особое значение. Главной устроительницей и душой этого праздника была Барковская. Она хлопотала, бегала по городу, раздавала приглашения». На самом деле особого праздника в честь командования восставших не проводили, но все-таки было одно, с позволения сказать, «светское мероприятие». Речь шла о концерте, возможно устроенном в честь появившихся в Ярославле «французских летчиков». Впрочем, позже Барковская отрицала даже этот факт: «Никогда в жизни у меня знакомых никаких французских офицеров не было. Зайдя в „Бристоль“ проверить обед, я слышала, как караульному начальнику было доложено, что в одном из номеров находятся два французских офицера-летчика; это было во время восстания; видела собственными глазами, как после их отказа выдать оружие их арестовали и караульный начальник повел их в штаб, где они с Перхуровым долго сидели запершись в кабинете и потом ушли обратно в гостиницу. Больше за все время восстания я их не видела, но слышала, что они на мотоциклетах с туристами куда-то ездили, кажется, за Волгу».
О роли Барковской в последние дни восстания можно только догадываться. Советский комиссар финансов Петровичев со ссылкой на управляющего Ярославским отделением Государственного Банка Цехонского изложил в своих воспоминаниях, что «более всех дурачила головы простакам Барковская». Якобы она толковала все события последних дней мятежа в пользу восставших: «Бегство Перхурова истолковали как поездку для организации новой армии в тылу Красной армии, и вскоре наступившее затишье в артиллерийской стрельбе – как результат наступления на Красную армию новой армии Перхурова с тыла и т. д., что кругом везде восстания, и с минуты на минуту предвещала разбить Красную армию в пух и прах. Привезенный, оставленный нами в грязи бронированный автомобиль, не годившийся уже к употреблению, возили по городу как трофей, произносились речи и после каждой произносилось „мощное“ УРА. Для выслушивания всех этих новостей на фронте собирались ежедневно к штабу. Тут больше происходили театральные упражнения Барковской». Сама же Барковская об этом не обмолвилась ни словом. Более того, подобных сведений не дал следователям никто из вольных или невольных свидетелей.
После того как Ярославль был занят частями Красной армии, Валентина Барковская была арестована вместе со штабом добровольцев (куда входил ее муж). Именно она оказалась свидетельницей того, как были расстреляны эти люди: «Допрос происходил в вагоне верстах в 3-х от города или, вернее, станции, против Карзинкинской фабрики. Допрашивали очень коротко, в начале допроса присутствовал летчик и с ним еще какой-то военный. Всех допрашивали 2 ½ часа, всего 73 человека, из которых осталось 18 человек, из которых было 3 женщины, остальные тут же у вагона были расстреляны». Ярославские краеведы вполне логично предположили, что в угаре террора, который развернулся в первые дни после подавления восстания, красные меньше всего задумывались о следственных и судебных процедурах. Поэтому среди архивных материалов дела против членов штаба, вступивших в «Союз защиты Родины и свободы» до начала Ярославского восстания, практически отсутствуют. В результате обо всех членах штаба восставших, остававшихся в Ярославле к концу событий, при таком раскладе не могло сохраниться никаких свидетельств. Тем не менее удивительно, что от историков ускользнула в высшей мере странная судьба Барковской. Судите сами, фактически только на основании подозрения причастности к мятежу без суда и следствия были расстреляны актрисы Барановская и Попова. А что же происходит с Валентиной Барковской, которая пусть и неофициально, но служила при штабе добровольцев? Сама она вспоминала: «Через некоторое время в вагон пришел военный с завязанной головой, принес сданные мной Гузарскому деньги и сказал, что я свободна, но я была в таком состоянии, что не могла тронуться с места. Когда санитары начали уносить убитых, я упросила караульного доложить начальнику, чтобы он меня принял, и, когда меня к нему пустили, я на коленях его умоляла довезти меня до Москвы; оставаться после всего перенесенного в Ярославле я не могла даже себе представить. Он согласился и разрешил съездить домой взять мою воспитанницу и оставшиеся в целости два чемодана, и они с военным с завязанной головой отправились в Интимный театр, где он ни на секунду не оставлял меня одну… Я забыла упомянуть, что он дал мне разрешение взять труп моего мужа для погребения. Я передала артистке Вере Ярош эту записку и деньги для погребения и дала прислуге на дорогу до Москвы и просила приехать при первой возможности». Дальнейшие события выглядят уж совсем странно. Командующий одним из фронтов внезапно реквизирует паровоз, после чего стремительно везет Барковскую в Москву.
