Всякий раз, когда мы проходим мимо очередной группы людей, те умолкают. Всякий раз, поднимая глаза, я ловлю на себе подозрительные взгляды. Я чувствую их спиной. Люди пристально смотрят нам вслед.
— Эй! — кричит нам кто-то. — Куда торопимся?
— Быстрее! — Рози ускоряет шаг. Сейчас мы в самом сердце трущоб. Крошечные лачуги становятся еще меньше и сильнее прижимаются друг к другу. И без того узкие дорожки превратились в ниточки путей.
В конце концов, мы оказываемся у особенного дома. Он больше, чем остальные, раз в десять и намного выше. Да и на вид он крепче — построен из толстых деревянных досок, прочно сбитых гвоздями, а крыша сделана из гофрированного железа.
Помнится, когда я была младше, Амина рассказывала мне сказку, которую я до сих пор иногда рассказываю Грете, — сказку про трех поросят, что пытались спрятаться от большого злого волка. Этот дом напоминает мне домик третьего поросенка. Пусть он не из кирпича, но он прочный, устойчивый. Надежное убежище от любых бурь, от опасностей, что неустанно скребутся в дверь, но не могут проникнуть внутрь.
Эта сказка напоминает мне нашу жизнь. Всякий раз, когда я рассказываю ее Грете, у большого злого волка в моей голове лицо Сильвио Сабатини. В мрачной реальности волк поймал одного из поросят, и теперь их осталось только двое. Но, по крайней мере, мы уничтожили его в самом конце. Нам больше не надо бояться большого злого волка.
Рози подводит нас к двери. Это настоящая дверь с арочным окном из матового стекла и ржавой железной колотушкой. Она оглядывается, нервно улыбается и робко стучит в дверь. Пару секунд стоит тишина, не слышно никакого движения. Затем внутри раздается звук шагов, и какой-то мужчина открывает дверь.
Это настоящий великан — высокий и мускулистый. Его лицо сплошь покрыто шрамами, нос явно сломан не один раз, взгляд хмурый, неприветливый. Он подозрительно щурится, глядя на Грету и меня. Я машинально делаю шаг назад, Грета прячется за мою спину.
— Я бы хотела увидеть Кадира, пожалуйста, — говорит Рози.
— По какому делу?
— У меня тут гости, — говорит она. — Он наверняка захочет встретиться с ними.
— Ждите здесь.
Он уходит, оставляя дверь открытой. Я вытягиваю шею, заглядывая внутрь, и тотчас вжимаю ее в плечи, когда вижу, что внутри. Перед нами комната. В ней настоящие кресла, где вальяжно сидят люди, все как один мужчины. Они подозрительно оборачиваются на дверь. Я заглянула лишь на секунду, но успела заметить, что некоторые из них уже в возрасте, зато другие выглядят как ровесники Бена. Но выражение лиц у всех одинаково хмурое, поэтому я торопливо отхожу назад. Они похожи на львов, готовых броситься на свою жертву.
Мужчина, открывший нам дверь, возвращается.
— У вас пять минут.
Я встречаюсь взглядом с Рози. Видно, что она волнуется. Почему?
Внутри стоит странный запах, сладкий и мускусный, в воздухе висит густое облако дыма. Я стараюсь не смотреть мужчинам в глаза. Они же бесцеремонно разглядывают нас, пока мы пересекаем комнату, гуськом направившись к плотным шторам. Наш сопровождающий отдергивает их в сторону и жестом приглашает войти во внутреннее святилище.
Оно просторнее комнаты, через которую мы прошли, — похоже, то была прихожая. Стены обиты толстой, темной тканью. Земля покрыта досками, так что под ногами у нас настоящий пол. В комнате ничего нет, кроме платформы около метра в высоту у дальней стены. Она обтянута тем же материалом, что и стены. На ней стоит большое кресло: потрепанное, если внимательно приглядеться, со стертой обивкой и сколами на деревянных подлокотниках, но все равно внушительное. Оно напоминает мне троны, которые обычно ставили в королевскую ложу, когда в цирк приезжали особо важные персоны. В таких креслах сидели Бен и его семья. По его словам, он тогда чувствовал себя полным идиотом.
В кресле сидит человек и смотрит на нас сверху вниз.
На вид ему лет тридцать. Он смуглый, на лысой голове маленькая круглая шляпа. На лице красуется козлиная бородка, а сам он облачен в нечто вроде мантии. Его пальцы унизаны массивными золотыми кольцами, которые сверкают в пламени свечей, окружающих его небольшой подиум. На шее — тяжелые золотые цепи. Он улыбается, и его улыбка тоже сияет — во рту, там, где должен быть передний зуб, сверкает драгоценный камень. Наверное, бриллиант, или горный хрусталь, белый и мерцающий.
Интересно, они настоящие или нет, этот бриллиант и золото? Впрочем, какая разница; общий эффект тот же. Даже если они поддельные, то все равно смотрятся неуместно. Здесь, в трущобах, где дети добывают себе пропитание, копаясь в мусорных кучах, а люди строят дома из ветхого картона, на троне восседает увешанная драгоценностями фигура.
Я смотрю на Грету. Одной рукой она держит под джемпером Боджо и, прикрыв другой рукой рот, смотрит в пол. Она пытается не смеяться. Я отлично ее понимаю; это и вправду смешно. Смешно, нелепо и высокомерно. Этот Кадир меня заранее раздражает.
Он поднимает руку и манит нас к себе.
— Подойдите ближе, — произносит он. — Говорите. Скажите мне, кто вы и что вам нужно.
Бен
Я внутри «Шара Смерти». Такого я еще в жизни не видел, и у меня рябит в глазах. Всюду вокруг, мигая, бегают лазерные огни — красные, оранжевые, зеленые. Между вспышками на мгновение воцаряется темнота, и я не сразу понимаю, что именно предстает моему взгляду.
По периметру сферы тянутся черные сиденья — слева, справа, даже у меня над головой. Перед каждым из них что-то вроде руля и панель управления, как у автомобиля.
В центре, приподнятая на платформе, стоит еще одна сфера, только прозрачная.
Похоже, Сильвио весьма доволен собой.
— Как ты думаешь, что здесь происходит, Бенедикт?
Я вздыхаю и, пока он возится с моими наручниками, отворачиваюсь от него.
Он снова тычет меня в ребра тростью, и я невольно вздрагиваю.
— Я не знаю! — быстро отвечаю я. — Я же сказал, что мне неинтересно!
Сильвио оттягивает рукав своего костюма. Я вижу большие старомодные золотые часы, резко выделяющиеся на его белой коже.
— У нас остается лишь пара минут! Скоро начнется генеральная репетиция. — Он широким жестом обводит зал. — Выбирай себе место. Любое, хотя это не имеет особого значения, все они одинаково хороши. Надеюсь, тебя не укачивает?
Я молча скрестил руки и даже не думаю сдвинуться с места.
Он изумленно выгибает брови. Они ненастоящие — скорее похожи на татуировку. Его гуттаперчевое лицо растягивается. Оно напоминает эластичный пластилин, с которым все играли несколько лет назад. Его можно было растягивать до тех пор, пока он не становился вязким и податливым. У меня в голове возникает жуткая картинка: лицо Сильвио, растянутое, словно тесто, в длину. Оно становится все тоньше и тоньше, но синие глаза так же блестят, а безумный смех звучит еще громче.
