— Кстати, ты не хочешь переодеться? — спрашивает он. — Этот костюм не похож на те тряпки, какие ты носишь в трущобах.
— У меня нет времени. Я хочу как можно скорее увидеть Грету.
— Как хочешь, — говорит он. — В следующий раз, я надеюсь, ты первым делом выполнишь мою просьбу. Я не любитель играть в эти игры. Мне гораздо удобней, когда меня понимают с полуслова.
Я смотрю на него и сглатываю слова, уже готовые сорваться с моего языка. Мне нельзя рисковать. Нельзя раздражать его, пока Грета по-прежнему в их руках. Если они тронут ее хотя бы пальцем, я за себя не ручаюсь.
Бен
Когда мы выходим наружу, стоит тишина. В какой-то миг мне приходит в голову шальная мысль: а не попробовать ли мне бежать? Интересно, как скоро меня поймают? Увы, я знаю, что это бесполезно. К тому же вряд ли сейчас мне хватит духу это сделать. Разве я брошу Иезекиля, Шона, Лию, Эммануила и всех остальных? Нет, я прекрасно знаю, что ничем не могу им помочь, не могу защитить, но бросить их здесь было бы сродни трусости.
Каждый раз Хоши просыпалась среди ночи, резко садилась в постели и с криком сбрасывала с себя одеяло. По ее словам, цирк по-прежнему преследовал ее, воспоминания о том, что ей довелось там пережить, страх того, что может случиться с теми, кто там остался. Она твердила, что виновата перед ними за то, что в первую очередь подумала о себе, а их бросила на произвол судьбы. Я тогда не понимал, что она хотела этим сказать. Нет, мне было ее жаль, но я не мог взять в толк, почему она считает себя виноватой.
Когда же мы узнали о начале строительства нового цирка, я не раз замечал, как они с Гретой словно зачарованные смотрят в сторону стройки, с каким-то противоестественным интересом следя за ее ходом.
— Это моя семья, — говорила она. — Они часть меня, а я их бросила.
Я отказывался это понимать.
Раньше у меня никогда не возникало такое чувство. Это ощущение долга, общей судьбы и единения. Дома, в семье, я этого никогда не чувствовал. Даже в детстве, когда был маленьким мальчиком, чувствовал внутри пустоту. Оно пришло ко мне лишь после того, как у меня появились Хоши, Грета и Джек. Лишь тогда я понял, что семья — это вовсе не узы крови. Семья — это верность. Семья — это любовь.
И вот теперь, в этом ужасном месте, мне стало понятно, что имела в виду Хоши. Я знаю этих людей всего пару дней, но их лица будут со мной до конца моей жизни. Я уже ощущаю мое единство с ними. Час премьеры с каждым мгновением все ближе. Внутренний голос упорно нашептывает мне «беги!». Ему возражает другой, сильный, настойчивый. Он велит мне остаться и пройти это испытание.
Я обвожу взглядом различные арены, аттракционы, горки, карусели, палатки. На вид в этом месте нет ничего ужасного. Наоборот, кажется, что здесь должны происходить чудесные вещи. Цирк как будто возник здесь из детских грез, из детской мечты о волшебстве.
Все новенькое, с иголочки. Все блестит свежей краской. Все сияет, сверкает, искрится. Две мусорные урны, и те яркие и симпатичные, каждая в форме того или иного циркового животного.
За то время, пока я здесь, еще никто не погиб. Людей пытали током, били, запугивали, но пока еще никто не умер. Впрочем, я точно знаю: такое долго не продлится. Совсем скоро кто-то лишится жизни. Это место построено ради истязаний, ради смерти. Кто из нас станет первым?
Я чувствую, что меня кто-то тянет за руку.
— Бен, с тобой все в порядке? — с тревогой в голосе спрашивает Иезекиль; его детский лоб нахмурен. Внезапно он указывает в небо: — Ой, что это?
Я смотрю вверх. Уже смеркается. Небо над головой окрашено в розовые краски заката. По нему, насколько хватает глаз, рассыпаны сотни крошечных черных точек. По-моему, это не птицы. Их слишком много, они слишком круглые и расположены равномерно.
Я озадаченно качаю головой:
— Не знаю. Никогда не видел ничего подобного.
— Может, это пришельцы?
— Нет, — смеюсь я. — Хотя, кто их знает. Ведь что еще это может быть?
На другой стороне площади появляется Сильвио на пару с моей матерью. Ее руки сложены на груди, губы сурово поджаты, взгляд скользит по мне, как будто я невидимка, а затем снова устремляется к небу.
Одновременно из каждой черной точки вырывается луч света, широкий и мощный. Их много, и все как один устремляются к земле.
— Похоже, что это дроны-проекторы, — говорю я Иезекилю. — Правда, непонятно, что они делают.
Один из таких лучей достигает нашей площадки, образуя между нами, Сильвио и моей матерью широкий круг света. Я смотрю на Лондон. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, с неба льются потоки света.
Кстати, Хоши я тоже впервые увидел в небе. В тот день, когда в город прибыл цирк, я увидел ее танцующей на канате на голографической картинке, повисшей над моей головой. На меня тотчас волной накатывается тоска. Я закрываю глаза. Я по-прежнему вижу ее, по-прежнему ощущаю то же самое легкое возбуждение, как и тогда, когда заглянул в ее сердитые глаза.
Рядом со мной громко ахает Иезекиль. Я открываю глаза.
И вижу ее. Мою Хоши. Нет, не в воспоминаниях, не в воображении, а вон там, высоко в небе, прямо перед моими глазами. Это та самая картинка. И не одна, а сотни. Сотни Хоши парят над городом, свободные и фантастические.
Это прекрасно. Это как поэма. Как чудо.
А затем надо мной, слева от меня, сзади, справа, отовсюду, раздается ее голос:
Мы все состоим из плоти и крови. Мы все чувствуем. Мы все люди.
Я смотрю, как зачарованный. Я не могу оторвать от нее глаз, как будто жадно пью ее взглядом. Высоко в небе она порхает, скачет, делает сальто и приземляется точно перед Сильвио и моей матерью. Удивленно разинув рты, те застыли, глядя на это прекрасное небесное видение, которое лучше, ярче, смелее, чем они оба, вместе взятые.
Я не знаю, кто это сделал и как. Но бог свидетель, это потрясающе!
Иезекиль протягивает к ней руку и, нащупав пустоту, тотчас отдергивает. Я понимаю его. Как жаль, что на самом деле ее здесь нет. Как бы мне хотелось прикоснуться к ней!
Ее голос подобно колоколу разносится над всем Лондоном — громкий, гордый, правдивый:
Есть и другая правда. Голосуйте за то, что правильно. Голосуйте за перемены.
Хошико
Машина высаживает меня на краю трущоб. Я пролезаю в дыру в заборе и со всех ног бегу по лабиринту извилистых, узких улочек.
Откуда ни возьмись, навстречу мне появляется Грета. Она тоже замечает меня, и мы бежим навстречу друг другу. Боджо недовольно верещит, с трудом поспевая за мной.
Чуть пригнувшись и отступив на шаг назад, я придирчиво осматриваю ее с головы до ног на предмет синяков и других повреждений.
— Что они с тобой делали? — спрашиваю я.
