Пролог
Аделаида, Австралия, 3 марта 2013 года
Сидя сейчас перед зеркалом, я на секунду останавливаю взгляд на глазах, что смотрят на меня. По периметру этого зеркала — яркие лампочки, как в театральных гримерках, а на столике перед зеркалом — небольшая коробка с гримом. Нам часа через три выходить на сцену, то есть мне уже надо начинать ритуал, являющийся неотъемлемой частью моей профессиональной жизни вот уже сорок лет.
Первым делом я протираю лицо средством, закрывающим по́ры. Затем беру баночку с «белым клоунским» — это жирное средство для макияжа на кремовой основе. Набираю на пальцы эту вязкую жидкость, наношу на все лицо, только вокруг правого глаза оставляю островок, где будет примерно грубый контур звезды.
В свое время этот мой грим служил мне защитной маской, за которой скрывалось лицо одинокого ребенка, чья жизнь в то время была невыносимой. Я родился без правого уха — я еще и глухой на эту сторону. Мое самое душераздирающее воспоминание о детстве — это как детишки дразнят меня «Стэнли-монстр-одноухий!». Причем зачастую я этих детишек вообще не знал. Зато они знали меня, того самого парня, у которого вместо уха бородавка. В обществе людей я чувствовал себя обнаженным. С болью я осознавал, что меня все время пристально рассматривают. Когда же я возвращался домой, моя семья ничего не делала, чтобы мне помочь.
Белый грим наложен, я беру расческу визажиста, и тем ее концом, на котором металлическая точка, прорисовываю контур звезды вокруг правого глаза. На белом гриме появляется дорожка, внутри контура я удаляю грим ватной палочкой для ушей, также я очищаю контур губ.
Персонаж, изображение которого появляется на моем лице, изначально родился как защита, которая защищала меня настоящего. Долгие годы, накладывая этот грим, я чувствовал, как возникает другая личность. Грим постепенно закрашивал неуверенного дефективного ребенка, со всеми его сомнениями и внутренними конфликтами, и появлялся другой парень, тот, которого я создал, чтобы показать всем, что им стоит относиться ко мне лучше, что со мной стоит дружить, что вообще я — особенный. Я создал парня, который уложит девушку. Те, кто знал меня в детстве и юности, очень удивились моему успеху с KISS. И я понимаю, почему. Они же не знали, что происходит у меня внутри. Не знали, почему я был таким, каким был, и к чему стремился. Ни о чем таком они не были в курсе совершенно. Для них я был просто какой-то раздолбай или уродец. Если не чудище.
Я встаю и иду в другую комнату — обычно к гримерке примыкает ванная. Там я, задержав дыхание, обсыпаю лицо белой пудрой. Она фиксирует белизну на моем лице и пропускает пот во время концерта. Сейчас я могу потрогать пальцем лицо, и палец не окрасится в белый цвет. Эту часть процесса я открыл для себя путем проб и ошибок, а пока не открыл, грим, смываемый по́том, слепил меня.
Ребенком я часто мечтал: вот вырасту — стану борцом с преступностью, в маске. Хотел быть Одиноким Рейнджером. Хотел быть Зорро. Хотел быть тем парнем на коне на холме, с маской на лице — это образ из телевизора и кино. Одинокий ребенок хотел стать таким, и он таким и стал. Я создал свою собственную реальность. Созданный мною персонаж, Звездный Мальчик, выходя на сцену, и был тем самым парнем, супергероем, полной противоположностью тому, кем я был тогда.
Быть тем парнем — я просто балдел от этого.
Но рано или поздно приходилось спускаться по лестнице вниз. А спустившись — сталкиваешься лицом к лицу со своей реальной жизнью во всей ее полноте. Многие годы, когда я уходил со сцены, у меня в голове крутилась только одна мысль: и что теперь? Дом тогда был чем-то вроде чистилища. В те короткие периоды, что KISS не были в туре, я сидел на диване в своей нью-йоркской квартире и думал о том, что никто бы ни за что не поверил, что вот я — дома, и пойти мне, блин, больше некуда. Группа была для меня системой жизнеобеспечения, но она же и отторгала все те отношения, что составляют реальную жизнь. У себя дома я не чувствовал ничего, кроме голода: отсутствовало нечто очень важное, и оно ничем не восполнялось. В каком-то смысле я всегда оставался сам с собой отдаленным, недоступным. При этом оставаться наедине с самим собой для меня было невыносимо.
Со временем граница между человеком и персонажем плавно стиралась. Часть образа того парня я уносил с собой со сцены. Того парня хотели девушки. Люди-то думали, тот парень — это и есть настоящий я. Но я-то понимал, что это совсем не так. На сцене я мог создавать такую реальность, но сохранять ее я не мог. Очень трудно жить весь день Звездным Мальчиком, когда сам в это не веришь. Я знал, кто я такой на самом деле. Я знал правду.
К тому же я занимал оборонительную позицию. Когда окружающие подкалывали друг друга, я мог в этом поучаствовать, но сам принять в этом участие не мог. Я понимал, что гораздо лучше было бы уметь смеяться над своими недостатками и странностями, но дойти до этого самостоятельно не получалось. Побороть же инстинктивную реакцию на то, что ребенком тебя рассматривали и высмеивали, не получалось. Я все еще оставался очень застенчивым и неуверенным в себе. Хотя я сам того не осознавал, меня все еще преследовали горести моего прошлого. Я подпускал в свои шутки злобы за счет других людей.
Ударишь меня — получишь вдвое.
Со сжатыми ладонями жить проще. Но кулаками не добиться того, чего не добиться и сотней других способов с разжатой ладонью. К сожалению, я этого не понимал долго, очень долго. И все то время внутри меня шла борьба, а я ощущал неудовлетворенность, неполноценность и глубочайшее одиночество.
Закрепив белый грим пудрой, я возвращаюсь в гримерку, снова сажусь к зеркалу, вычищаю пудру внутри контура звезды на глазу. Затем я обрисовываю контур звезды черным карандашом для бровей. Наношу на кисточку черный грим, который пожирнее белого клоунского, и рисую звезду. Снова иду в другую комнату, там фиксирую наведенную звезду детской присыпкой на основе талька. Она более матовая, чем пудра на остальной части лица. Возвращаюсь в гримерку, обрисовываю черным водостойким карандашом для глаз контур звезды. Пока все сохнет — смотрюсь в зеркало.
В ранние годы жизни тот, кого я вижу в зеркале, мне не особо нравился. Но я старался — старался стать совсем другим, не строя иллюзий насчет того, какой я есть. Проблема заключалась в том, что как бы я ни старался, цель, как мне казалось, оставалась все так же далека. По мере того, как KISS переживали взлеты и падения, я постепенно осознавал, что все пути, ведущие к тому, что, как мне казалось, меня удовлетворит — или уж во всяком случае примирит с самим собою, — абсолютно ложные. Я думал, что придет слава, и все встанет на свои места. Воображал, что, когда у меня появятся деньги, все наладится. Думал, что когда тебя все хотят — то тут вообще все в порядке. А все это сбылось к 1967 году — тогда KISS прославились альбомом Alive!. Но тут оказалось, что когда я кичусь своей славой, то сам от этого не получаю ни малейшего удовольствия. И, хотя к концу 70-х мы заработали миллионы долларов, оказалось, что деньги — а также шмотки, машины и коллекционные гитары, что я скупал, — счастливее меня не делают. Насчет того, что «все тебя хотят». Тут так: с момента выхода нашего первого альбома, секс стал мне доступен в любое время и… да вообще все время. Но тут выяснилось, что можно лежать с кем-то — и все равно быть одиноким! Кто-то сказал, что невозможно быть более одиноким, чем в постели с не той. Чистая правда. Есть, безусловно, положения, в которых страдаешь сильнее, чем в постели с моделью «Плейбоя» или «Пентхауса», но все равно удовольствие тут довольно скоротечное. Нет, все это, конечно, очень сильно радует, но вот только недолго. Короче говоря, я понял, что в душе у меня пустота, и ничто из вышеперечисленного заполнить ее не может.
