Мы сообразили, что чем более полно реализуется каждый участник группы, тем сильнее вся группа. По принципу: больше ингредиентов — вкуснее суп. Я хотел, чтобы KISS были неким клубом, где представлен каждый его член. Я хотел, чтоб группа из четырех сильных личностей обладала множеством измерений. Тот факт, что еще один парень из нашей группы сделал реальный вклад в эту иллюзию — принеся идею песни — стал приятным бонусом.
Получив на руки демоленту, мы почувствовали, что нас не остановит никто и ничто. Встанешь на нашем пути — раздавим.
17
Мне кажется, любая группа в каком-то смысле дисфункциональна. Частично из-за людей: в рок-н-ролл попадают главным образом дисфункциональные люди. Если повезет и найдешь товарищей, будет братство по духу и типа химия — сам факт, что каждый из вас чувствует по-разному, соединит всех вас вместе. И конечно, здорово быть членом клуба отбросов. С поддерживающей системой жить проще.
Я с самого начала с группой KISS ощущал себя частью чего-то. Мы все были странными ребятами — пронырливые, идиосинкратического типа, невротичные — но теперь мы все принадлежали друг другу, у нас были мы. Про других не скажу, потому что не знаю, что их завело и что привлекало в самом начале. Лично мне KISS даровали чувство того, что я наконец-то с кем-то, принадлежу к кому-то: такой менталитет в стиле «мы против мира». Я чувствовал, что я теперь — частичка «мы». И это давало силы, энергию и возможности.
С KISS у меня появилась банда. Я уже не был одинок как раньше.
При всем при этом, несмотря на общее видение цели, каждый из нас считал трех других странными. А мы и были странными. И совершенно не обязательно в том смысле, который спаял нас воедино. В KISS у нас у всех была общая цель жизни, но вне группы у нас было мало общего. Поэтому мы общались только в группе и по делам группы, а в обычной жизни — нет. Эйс и Питер имели множество друзей, Питер, кстати, вообще уже был женат. Джин встречался с постоянной девушкой. Я же вне группы по-прежнему оставался довольно изолированным.
Но даже в группе я, так сказать, не снимал охрану. Держался немного в стороне от товарищей. Не рушил защитную стену, из-за которой трудно было узнать меня поближе. Когда ребята подкалывали друг друга — я включался в игру, но вот когда шутили надо мной — я это совсем не воспринимал. Я не признавался, почему я такой чувствительный. Я чертовски точно не собирался давать повода для возможных насмешек, рассказав им, что мое несчастное детство — из-за уха моего и глухоты. Не хотел я поднимать столь болезненную тему с людьми, которые могли бы использовать это против меня.
«Можешь угощать, но есть не можешь», — говаривали ребята. Это правда. Такой была моя инстинктивная реакция. Они не понимали, как я провел свое детство, будучи объектом насмешек и пристального разглядывания. Да, собственно, с чего бы им это понимать — я ж им ничего не говорил.
Тем не менее, чтобы все время скрывать такую проблему, как у меня, требовалось много усилий, что, конечно, не могло не сказаться на моем поведении. Но справляться с этим любым другим способом мне было очень некомфортно.
Очень скоро выяснилось, что и Питер — человек очень и очень проблемный. Казалось, что он кайфует, когда он создает напряги в группе. Например, однажды после репетиции мы все шли ужинать в китайский ресторан, все тот же, где мы с Джином ели, еще когда Wicked Lester репетировал в Чайнатауне. И там Питер начинает прикалываться над официантом, причем совершенно оскорбительно, по-расистски. Мы обалдели от такого и говорим: «Прекрати, а то из ресторана уйдем сейчас». А он нам: «Уйдете из ресторана — я уйду из группы». Слово сдержал. Мы ушли. И он с нами перестал играть — на несколько дней. Вот такие ненужные драмы он всегда разыгрывал.
Эйс в то время ничего такого не делал, чтобы саботировать группу. Хоть он и был лентяем, но лентяем умным и веселым. Шутки какие-то все время рассказывал. Выпить он любил, но на нашей работе это не отражалось. Поначалу, во всяком случае. Только потом, позже, стал он забывать «соль» своих анекдотов, и спрашивал, какой там финал. В ранние дни, когда мы репетировали или играли концерт, он всегда был крайне собранным.
Как только Питер вернулся, мы забукировали на апрель еще два концерта в Daisy. Народу пришло немного больше, чем месяц назад.
Я все еще учился управлять аудиторией. Чувствовал себя укротителем львов. Единственный способ не быть раздавленным — самому взять на себя всю ответственность. «Круто снова тут играть! — закричал я, якобы мы куда-то в турне уезжали. — Много играли в других местах!»
Ага, на нашей репбазе, обшитой коробками из-под яиц.
На концертах мы расставляли инструменты и микрофоны точно так же, как и когда начинали в Ковентри, и даже на репбазе: два вокальных микрофона по обе стороны от барабанной установки. Я, конечно, мог себя видеть в роли фронтмена, но мне микрофон никогда в центр сцены не ставили. Потому что мы — комбинация из разных элементов, то есть, как The Beatles, не хотели, чтобы кто-то один стоял впереди и по центру. Каждый из нас пел, в зависимости от того, какая песня. Странность тут заключалась в том, что я всегда стоял на левой стороне — то есть на правой по отношению к зрителям — то есть моей глухой стороной к группе, но у меня даже мысли никогда не возникало перейти на другую сторону.
И до, и после концертов Эйс всегда заявлял: «Не хочу я фигню эту таскать». Выдержка тут нужна колоссальная. Но я осознавал, кто он для группы, и что все вместе мы обладаем чем-то особенным. Мне приходилось взвешивать — что важнее, что менее важно, и расставлять приоритеты. Важнее ли заставить этого парня оторвать задницу от сидения и тащить усилители — «таскай фигню или вали нафиг!» — чем развивать группу? Нет, конечно. Когда я самолично таскал оборудование, я ведь не становился добреньким и помогал ему. Я делал то, что нужно мне. Никакой благотворительности для этой ленивой жопы, просто я знал, что в конце мне же будет прибыль. Я вспоминал, что подумал про Джина, только с ним познакомившись. Я смирился со всякой его неприятной ерундой, потому что желал в итоге получить больше, приняв его поведение, чем потерять, послав его.
В мае мы должным образом сыграли наш первый концерт в городе Нью-Йорке — на восьмом этаже фабричного здания на Бликир-стрит. Лофтом этим как репетиционной базой пользовалась новая группа под названием The Brats, чей основатель Рик Риветс до того играл в New York Dolls. Мы видели их дебютный концерт несколько месяцев назад, когда они разогревали Dolls.
Мы договорились, что будем бесплатно играть в их лофте, но предоставим наши усилители другим группам, конкретно самим The Brats и Уэйну Каунти, трансвеститу (потом он вообще сменил пол), фронтмену группы Queen Elizabeth. Когда мы днем разгружали оборудование, музыканты Brats не показались нам слишком приветливыми. Они вообще хотели походить на Yardbirds и, надо сказать, снимали их имидж довольно грамотно. У всех такие типа растрепанные стрижки, а одежда — лучшая рок-н-ролльная: пошитые портным бархатные пиджаки, сатиновые клеша, ботинки на платформе, короче, самые последние лондонские штучки, которые я видел на витрине Jumpin’ Jack Flash и Granny Takes a Trip. И имена у них были рок-звездные: кроме Рика Риветса в группе еще играли Кит Амброуз, Спарки Донован и Дэвид Лидс.
