Вторая проблема Alive II являлась следствием первой. Если включить в него только песни из вторых трех студийных альбомов, то они займут всего лишь три стороны из двух пластинок. Для двойного альбома, понятно, надо четыре стороны. Ну и что нам делать? Мы решили добить четвертую сторону студийными треками. Я лично к этой идее отнесся без восторга. Чтобы студийные треки звучали как концертные, мы сыграли их в Capitol Theatre в городе Пасейк штата Нью-Джерси. Я для этого дела написал в соавторстве с Шоном Дилени песню «All American Man», но в целом этот новый материал был так себе. «Anyway You Want It» группы Dave Clark Five — песня, которую я давно любил, да и Джин ее обожал тоже. Оригинальная версия 1964 года была просто грандиозна, наша версия даже близко не валялась. Но надо же было чем-то забить четвертую сторону…
Эйс ни на одной студийной песне не сыграл, кроме своей «Rocket Ride». Вместо него мы пригласили Боба Калика, который пробовался в нашу группу во время общего прослушивания 1972 года. Мы с ним тогда подружились.
Тур шел, мы летали на нашем самолете, в кабине Дик и Чак хамили друг другу. Пока Uriah Heep разогревали нас, я все время строил глазки очень красивой девушке, которая ездила с их клавишником. Когда эта группа покинула наш тур, я позвонил тур-менеджеру: «Найди эту девчонку». На следующий день она вернулась в тур — только ездила теперь уже со мной. Вот это вот было рок-н-роллом.
В Хьюстоне один человек принес мне гитару Flying V 1958 года — я такую как раз очень хотел иметь. У этой гитары даже родной кофр сохранился. Я спросил, сколько он за нее хочет. «Тридцать шесть сотен баксов», — ответил парень. «Да брось ты, три шестьсот — это ж огромные деньги!» Но он — ни в какую. Я выложил всю сумму. Снова меня гитарная блоха за задницу укусила.
В Калифорнии мне сказали, что один парень продает Les Paul цвета «санберст». Я купил ее за 10 000 долларов. В то время — целое состояние, но она попала на обложку библии «санберст»-гитар — The Beauty of the ‘Burst («Красавицы Берсты», обыгрывается название сказки «Красавица и чудовище», The Beauty and the Beast — Прим. пер.) — и сейчас оценивается в один миллион долларов. Самое приятное тут то, что эту гитару до сих пор называют «Стэнли берст», хотя я уже не владелец. К концу тура Love Gun я имел уже девять первоклассных гитар, включая те, которые уже купил.
Спрос на билеты на концерты KISS рос весь год. А находиться на сцене для меня по-прежнему означало все остальное ставить на паузу. Выступления были для меня в чистом виде эскапизмом, радостью и душевным подъемом. В обычной жизни я не мог избавиться от неуверенности, а все возрастающая грызня внутри группы заставляла меня чувствовать себя все более изолированным. Однажды ночью я даже решил попробовать выходку рок-звезды — разнести номер. Начал все крушить, но почти сразу остановился.
Я зачем это делаю? Для чего?
В номере теперь хаос.
А это же моя комната, я теперь тут прибрать должен.
Но, выходя каждый вечер на сцену, я сбрасывал все проблемы у лестницы.
Мне очень нужно было, чтобы толпа меня любила. Ибо никто больше меня не любил. Даже я сам.
Когда с такими мыслями сходишь со сцены — испытываешь одиночество. Кажется, что в твоей жизни очень многого не хватает. В декабре 1977 года, когда мы вернулись обратно в Нью-Йорк, у нас уже было продано с аншлагом еще три концерта в Мэдисон-сквер-гарден. И вот после двух концертов все ребята отправились встречаться с семьей или друзьями, а я оказался в одиночестве в Sarge’s Deli на пересечении Третьей авеню и 36-й улицы, поедая суп с шариками мацы. С одной стороны, я — рок-божество, собиравшее несколько раз Мэдисон-сквер-гарден, и, по идее, люди должны мне завидовать и злиться, что не были добры ко мне раньше. А с другой стороны — сижу в одиночестве в этом магазинчике-забегаловке и ем суп.
С такой жестокой реальностью сладить сложно.
После финального концерта в Мэдисоне Билл Окоин закатил вечеринку в шикарном особняке. Я выписал подружку из Детройта. На вечеринке всех развлекал Санта-Клаус. Там было столько лобстеров — я в жизни столько не видел: сотни и сотни громоздились на гигантских блюдах. Этот океан, наверное, чистили неделями. А мы все еще не понимали, что все эти штучки оплачиваются из нашего кармана.
На вечеринку пришли Джордж Плимптон (журналист и писатель, один из ярких представителей т. н. нового журнализма и журналистики участия. — Прим. пер.) и Энди Уорхол. Всегда интересно было познакомиться с представителями других жанров — художниками, писателями, артистами. Ого, это ж Джордж Плимптон. Но я нормально общался с людьми только в контролируемой ситуации. Не хотел рисковать и разоблачаться. Слишком стеснялся.
Я заперся в ванной с одной женщиной с радиостанции. Когда мы закончили, застегнулись и пригладили растрепанные волосы, я вернулся обратно. Ко мне подошел Энди Уорхол и сказал: «Тебе надо как-нибудь прийти ко мне на Фабрику — я напишу твой портрет».
Я не настолько крут, чтобы тусоваться с такими людьми!
Я не пошел. До сих пор сильно жалею.
Отыграв подряд три концерта кряду в Мэдисоне, я понял одно: то, что, как я думал, меня починит, не помогало совсем.
Если все эти люди, глядящие на меня снизу вверх, видят во мне особого, звезду, то должен ли я так же себя чувствовать?
Теоретически — возможно. Наверное, в то время, когда я на сцене. Но успех, слава и перемены в восприятии меня людьми не изменили того неправильного, что скрывалось под гримом. Я добился того, чего хотел, но ответа не получил. Того, чего раньше не хватало, по-прежнему не хватало. Вопрос, собственно, заключался в том, чего не хватало? Что было не так?
И вот тут-то, когда тур Love Gun уже сворачивался, в начале 1978-го, произошло странное. На том этапе, который представлялся пиком нашей популярности и когда сцена давала мне отдохнуть от пустоты и несуществующей домашней жизни, мы вдруг прекратили ездить в турне. Отчасти из-за того, что мы просто не могли это делать физически. Эйс и Питер уже так утонули в наркотиках и алкоголе, что либо вели себя враждебно, либо вообще ничего не соображали. Когда они все-таки могли как-то функционировать, то создавали головную боль для всех вокруг. Мы друг с другом не разговаривали. Мы друг друга терпеть не могли.
И больше года мы не играли ни одного концерта.
И что мне теперь было делать?
33
Одним из роскошных капризов Билла была идея фильма «KISS встречается с фантомом парка». Фильм он рассматривал как следующий шаг для нас. У The Beatles были «Вечер трудного дня» и «На помощь!», и нам нужно было свое кино. Нам он эту идею впарил как «Вечер трудного дня» плюс «Звездные войны», а эта картина как раз вышла за год до этого. То есть предполагалось дикое количество крутейших спецэффектов.
В группе никто ни малейшего понятия не имел об актерской игре. Ни один не прочел сценарий. Да и неважно, мы Биллу доверяли. Когда начались съемки, не нужен был специалист, чтобы понять, что мы глубоко в дерьме и нам из него не выбраться. Например, режиссер после каждого эпизода спрашивал нас, как по-нашему, получилось, нравится ли? А мы понятия не имели, что мы вообще делаем. Для нас хороший дубль — это если мы не просрали свои слова. Если нам удавалось произнести слова правильно, то мы переходили к следующей сцене.
