Слова нам давал специальный человек. Когда мы готовы были сниматься, я кричал: «Слова!», и этот человек говорил: «Слышь, Эйс, пора б нам уже того!». И я повторял: «Слышь, Эйс, пора б нам уже того!».
«Это хранитель».
Ужас, конечно. Все это даже отдаленно не напоминало актерскую игру.
В одной сцене у нас на провода́х левитировала коробка — мы считали, что провода сотрут специалисты по спецэффектам. Не совсем так.
Причем все это время мы четверо друг с другом не разговаривали, только обменивались репликами в кадре. Питер с Эйсом во время съемок частенько уходили с площадки. В одной сцене пришлось Эйса заменить каскадером-негром — Эйс просто исчез, никому ничего не сказав. В фильме ясно как божий день, что в кадре не Эйс.
В другой сцене мы должны были изобразить выступление в парке развлечений «Волшебная гора». Уже на сцене я обернулся и увидел за барабанами какого-то старика с размалеванным под Кота лицом, который типа барабанил и жевал жвачку. Просто Питер свалил куда-то, пришлось этого чувака посадить за барабаны.
Единственным светлым пятном во всей этой истории с фильмом стало то, что грим нам наносили гримеры из династии Уэстморов. Уэстморы тогда были первой семьей голливудского грима. Пращур Джордж организовал первый отдел гримеров для одной голливудской студии еще в 1917 году, а все последующие поколения его потомков становились легендами грима и эффектов. Я годами постепенно осваивал все хитрости наложения грима на лицо, и раз перед съемкой один из сынов династии Уэстмора увидал, как я это делаю. И спросил:
— Ты где этому научился?
— Нигде, сам, путем проб и ошибок.
— Мы б такой грим точно так же накладывали бы, — сказал он.
Клево.
Готовый фильм мы увидали на просмотре в Театре гильдии киноактеров на бульваре Сансет. Вот если вы полагаете, что фильм этот плохо смотрится на телеэкране, то вы просто широкоэкранную копию не видели! Люди на просмотре ржали не стесняясь. Я тихо сползал по креслу. Чистое унижение. Фильм — кошмарное барахло. А по окончании включается свет, надо встать и выслушать от всех причастных к съемкам ложь о том, как все здорово, и это еще унизительнее.
Во время того «концерта» в «Волшебной горе» Эйс впервые заметил, что хочет уйти из группы. Мы прямо на съемочной площадке провели собрание группы. Билл и Нил тут же решили нас не распускать ни в коем случае. «Тебе не надо уходить из группы, — увещевал Билл. — Мы выпустим по сольному альбому!»
Это оказалось вторым нашим дорогостоящим капризом.
Нил сказал, что выпустить надо все в один день. Продажи он прогнозировал на уровне одного миллиона экземпляров каждого сольного альбома. Билл подкинул идею: все обложки рисует один художник, чтобы подчеркнуть связь. И он же предложил каждому члену группы посвятить свой сольник остальным трем парням — ну, чтобы поддерживать миф.
Мы, конечно, так и написали, но менее всего мы желали друг другу удачи.
Так что, по завершении проекта «KISS встречается с фантомом парка» каждый из нас отправился делать свой сольный альбом, абсолютно не ведая, чем занимаются все остальные.
Для меня-то, на самом деле, это стало хорошим развлечением. От стиля KISS я не хотел далеко уходить, но было просто очень здорово работать без всякого напряжения и нервов, без войны эго, будучи окруженным талантливыми людьми. Писать демки я начал в нью-йоркской Electric Lady, потом полетел в Лос-Анджелес перезаписывать их. После того как мы перезаписали несколько песен, я обнаружил, что звучат они совершенно не так, как надо. Демо, возможно, получились несовершенными или очень качественными, но они ухватили то, что я искал, поэтому я решил от них не отказываться, а доделать. Мне нравилась их сырость и спонтанность. Потом в Лос-Анджелесе я записал еще четыре-пять песен — в Нью-Йорке со мной работала одна группа, а в Лос-Анджелесе другая. Единственным членом обеих был Боб Калик.
Насчет песен. «Hold Me, Touch Me» — о Джеорген. Во время нашего простоя я частенько летал повидаться с нею, собственно, о том и песня — ты далеко от меня, но, я надеюсь, думаешь обо мне. Но большинство песен — о Кэрол Кей, изумительной красавице из отдела прессы Билла Окоина. Я в то время с ней встречался и просто с ума по ней сходил. Веселая, умная, музыку любила — нам так жарко было, что краска на стенах лопалась. У Кэрол параллельно были романтические отношения еще с одним, и я изо всех, сука, сил старался, чтобы она перестала с ним встречаться. Я, конечно, наслаждался в этом классическом любовном треугольнике, но отчаянно пытался ее из тех отношений вырвать. «Tonight You Belong to Me» и «Wouldn’t You Like to Know Me» — о ней. «Tonight» стала одной из любимых моих песен вообще, потому что всю эту сердцеразрывающую страсть и боль я познал очень хорошо.
Я и Кэрол Кей. Мой первый соло альбом отчасти рассказывает нашу историю
Странное дело, кстати: однажды ночью Кэрол сказала: «Ну ладно, я с ним расстанусь», и — нашу кровать как будто из шланга водой окатили. Меня прошиб пот. Паническая атака. Я подыскивал правильные слова, бормотал что-то, пытаясь дать задний ход и придумать правдоподобное объяснение тому, что у меня вид такой — как только что из-под душа. Правда же заключалась в том, что огромная часть моей жизни посвящалась тому, чтобы гоняться за признанием, одобрением и любовью, и вот когда мне выпал шанс получить признание, одобрение и любовь, я обалдел. Моя реакция меня самого изумила. Я-то думал, что быть с нею — это решение всех проблем. Но оказалось, что гораздо безопаснее было за этими штуками гоняться, а получить их в реальности я не был готов.
Не стоит и говорить, что парня того она решила не бросать.
Я решил микшировать свой сольный альбом в Лондоне, в легендарной олдскульной студии Trident. Захотел туда полететь на «конкорде» — никогда на нем не летал. Где-то над Атлантическим океаном до меня вдруг дошло, что самолет летит не ровно, а накренившись. Но что я знал? Тут пилот сообщил спокойным голосом: «Говорит капитан. Уважаемые пассажиры, вы, наверное, заметили, что мы летим под небольшим углом. Дело в том, что у нас отказал один двигатель».
И мы, блин, с одним мотором в середине Атлантики!
«Мы возвращаемся в аэропорт имени Джона Кеннеди».
Так если мы летим на одном моторе, то почему б нам не лететь в пяти футах над водой, а не в пятидесяти пяти тысячах над ней?
Через десять минут капитан снова вышел на связь: «Мы расходуем топлива больше, потому что летим на скорости ниже скорости звука, так что до Нью-Йорка не дотянем».
Это никуда не годится.
«Курс на Новую Шотландию».
Вот это мне вообще не нравится. Какого хрена мы на такой дикой высоте?
Через продолжительное время тот же спокойный голос: «До Новой Шотландии не долетим».
