Я всегда пытался показать доктору Рюкерту, что он изменил мою жизнь. Когда я впервые поднял эту тему, он сильно удивился. Говорит, обычно пациенты звонят, только когда что-то пошло не так. Он, человек скромный, помог огромному количеству детей избежать тех бесконечных проблем и того разрушительного опыта, который был у меня. Он вдохнул в меня новую жизнь. Когда он ушел на пенсию, я подарил ему «Ролекс». Я, наверное, никогда не придумаю способ, как по-настоящему показать ему, как много он для меня значит.
Когда я наконец поправился, я коротко постригся и стал тусоваться в питейном заведении в Верхнем Вест-Сайде — Café Central. Решил просто временно перестать вращаться в музыкальных кругах. Café Central был более актерским местом — бар со столиками, и всю ночь люди пересаживались с одного за другой. Частенько туда захаживали Кристофер Ривз, Питер Уэллер, Рауль Хулия, Аль Пачино, а Брюс Уиллис одно время служил бартендером.
Вот если музыканты утомляли меня разговорами об оборудовании и гитарах, то актеры, как вскоре выяснилось по личному опыту, хотели говорить только о себе. Фразы собеседника они терпели, чтобы скорее вставить что-нибудь про себя. Тем не менее мне нравилась эта временная перемена обстановки. Я стал ходить в театр почти каждую неделю. Завел себе специального билетного дилера, которому звонил с вопросом: «Что у тебя на сегодняшний вечер есть?»
Я заметил одну интересную вещь: очень многие ньюйоркцы, и я в том числе, очень много говорили о культуре нашего города, но при этом сами на самом деле мало на что ходили. И вот мне представилась возможность с этой самой культурой познакомиться. И я ходил на всё практически — от масштабных британских постановок мюзиклов вроде «Мисс Сайгон», «Кошки» и «Отверженные» до более серьезных пьес вроде «Американский бизон», «В ожидании Годо» и «Смерть коммивояжера».
Я даже несколько уроков актерского мастерства взял. Раз или два присутствовал в классе Ли Страсберга. На одном из уроков одна женщина, еще не начав свой этюд, разрыдалась.
Безумие.
Я думал, что ты играешь от радости, а не от мучения.
Я очень понравился жене Страсберга, Анне, и я ходил к ним домой на вечеринки. У меня сложилось впечатление, что все эти люди не хотели ничему радоваться, полагая, что от этого испортятся их актерские способности. Они должны были казаться задумчивыми, несчастными, жалкими, поэтому в комнате над каждым как бы висела своя отдельная свинцовая туча. Я чувствовал, что стоило захватить с собой зонтик.
Это не для меня.
Однажды вечером, когда я ужинал в одном ресторане, туда пришла актриса Донна Диксон с подругой-моделью. Донна была чрезвычайно привлекательна — ее красота прямо даже пугала. Настолько, что я начал ухаживать за другой женщиной, которая оказалась ее соседкой по съемной квартире. А Донна была просто слишком красива. Но после нескольких встреч с ее подругой я и себе, и ей признался в том, что на самом деле меня интересует Донна. Здорово, когда у тебя такая шикарная девушка. Сколь ни поверхностно, но она была красива такой красотой, что меня осчастливила.
Сейчас я понимаю, что отношения с ней — еще один пример того, как я пытался уничтожить свои несовершенства, будучи вместе с внешне совершенной женщиной. Любой, кто встречается с женщиной такой внешности, должен быть человеком особенным. Но в то время я на нее серьезно запал. Когда она входила в помещение, там повисала тишина. А я-то — с нею!
Донна тогда получила первую большую роль — в телесериале «Закадычные друзья» с Томом Хэнксом, ради этой работы она часто летала в Лос-Анджелес, но мы продолжали встречаться.
В тот период Эйс нам объявил, что хочет уйти из группы. Я приехал к нему домой, в Уэстчестер, и провел с ним целый день. Мы сходили в торговый центр, погоняли на машине по округе, поговорили. «Не уходи, — говорил я ему. — Останься в группе». «Мне нужно уйти», — настаивал он.
Годы спустя оказалось, что он вообще не помнит, что я к нему приезжал. Многие страницы прошлого Эйса теперь для него пусты. Вот такой он был разбитый. Он жил в постоянном блэкауте.
Билл придумал схему, по которой Эйс уйдет, но будет с нами принимать участие в продвижении следующего альбома, который мы планировали делать в Лос-Анджелесе. В определенном смысле я был рад, что Эйс наконец ушел — в том состоянии, в котором он пребывал, мы с ним не могли никуда двигаться. В окружении группы все, похоже, страдали от одной болезни. Но одно дело, когда от тебя проку нет, другое дело — когда ты приносишь ощутимый вред.
Билл прошел путь от совместного офиса с Howard Marks Advertising до целого этажа, а потом и до второго в здании на Мэдисон-авеню, и плюс еще офис в Лос-Анджелесе. Он нанимал людей на кинопроекты, а еще десятки работали у него на зарплате, и что они там делали, я представления не имею. На отделку гигантских шикарных апартаментов близ собора Святого Патрика он потратил целое состояние, но их он снимал, а не имел в собственности.
Он стал принимать настолько слабые решения, что я стал следить, о чем он договаривается от нашего имени. «Что решили?» — спрашивал я после переговоров и, услышав, что именно, вынужден был все эти договоренности аннулировать.
Это все, ясное дело, наркотики. В конце концов он уже в офис не мог ходить. Закидывался дома «фрибэйзом» — разогретым кокаином через трубочку.
Когда что-то меняется пошагово, ты часто просто не можешь увидеть, насколько далеко все зашло. В принципе, именно это и случилось с Биллом. При взгляде на него казалось, что это тот же самый человек, с которым я когда-то познакомился. Необдолбанным он разговаривал так же, как когда-то. Но в том-то и дело, что не был он уже давно тем самым человеком, даже пусть я осознал этот факт далеко не сразу. Из нашего визионера, учителя, менеджера, отца родного и фактического члена группы он постепенно превратился в бредового наркомана-чудика. Ужасно, что мои с ним откровенные разговоры не приводили в итоге ни к чему, только хуже становилось.
«Что ты делаешь? — допрашивал я его. — Ты же все свои деньги на ветер пускаешь».
«А плевать, — отвечал он. — Раз однажды сумел столько денег сделать, то сумею еще не раз».
Полная беспечность. Отношение, как у Эйса и Питера, — те тоже принимали все как само собой разумеющееся.
Глядя, как благодаря наркоте и бухлу эти ребята катятся по наклонной, понимая, что они идут к погибели, я думал: как вообще люди могут распорядиться свободой, которую дарует успех. Временами Джин хотел иметь компаньонов по принципу: «Мы не пьем и не употребляем наркотики». Но это не моя позиция. Я ничего не имею против алкоголя, а в юности и трубочку покуривал. Но когда я видел, вот что превратился офис лейбла Casablanca, во что превратился Билл, во что Эйс с Питером превратились, мне совсем не казалось, что это просто случайность, что им просто не повезло. Свою судьбу они творили сами.
Наконец, после того как Джин, Эрик Карр и я собрались в Лос-Анджелесе для работы над очередным альбомом, Creatures of the Night, мы с Джином обсудили, как расстаться с Биллом. Грустно и страшно было отпускать того, кто сыграл столь серьезную роль в нашей карьере. Нелегкое решение. Мы с ним проработали почти десяток лет.
