«Послушайте, — сказал я. — Все это очень интересно, но я так и не услышал о том, что вы с детства мечтали быть судебно-медицинским экспертом».
«А я и не мечтал об этом, — снова улыбнулся эксперт. — Я фактически вырос в кабинете офтальмолога и рентгенолога. У мамы на работе меня привлекали рефлекторы, уменьшительные и увеличительные стекла, острейшие иглы, которыми доставали соринки из глаз; в кабинете отца я бродил между хрустящих трубок рентгеновских аппаратов, как среди лиан в джунглях, мне очень нравилось, как там пахнет. Частенько мы с отцом печатали фотографии там же, в кабинете, благо ни в проявителе, ни в фиксаже в рентгеновском кабинете недостатка не было. И никаких моргов. Поэтому я, конечно, не мечтал работать в морге и даже не думал об этом. Да и никто в детстве о подобной работе не мечтает».
«Но вы же, наверное, хотели кем-то стать? Космонавтом?»
«Ну уж нет. Космос меня никогда не привлекал. Я планировал связать свою жизнь с чем-то более интересным. В те годы я перечитал всего Даррелла, Кусто, Гржимека, Дайан Фосси, Хейердала и размышлял о профессии зоолога, ихтиолога, океанографа, археолога, но только не врача. И, наверное, чем-то таким и занялся бы, однако наступил август 1991 года, и я вдруг оказался за границей, чуть не сказал — здравого смысла. Казахстан стал другим государством, и куда-то ехать с местным аттестатом стало почти нереально. Поступать же в казахстанский вуз было глупо: во-первых я, скорее всего, не поступил бы из-за незнания казахского языка и непринадлежности к коренной нации, а во-вторых, к этому времени родители уже приняли решение переезжать в Россию. Это вынужденное решение влекло за собой немало проблем: например, моей сестре пришлось сменить две школы в двух разных городах, а родителям — жилье и работу. Сам переезд меня не коснулся, поскольку он случился осенью 1993 года, а я в июле поступил в институт и в конце месяца уехал в Омск — в самостоятельную жизнь, в общагу».
Внутреннее исследование
Мне опять подумалось, что мой разговор с экспертом как-то необычен. С одной стороны, он шел ровно, я очевидно «зацепил» собеседника, и тот охотно делился со мной воспоминаниями. С другой стороны, все было как-то слишком гладко, да и меня не оставляло ощущение присутствия чего-то постороннего. Вначале я решил, что это из-за вчерашнего — накануне я немного перебрал и с утра чувствовал себя плохо, сильно болела голова. Но теперь головная боль прошла, причем как-то незаметно для меня, сама по себе, что казалось необычным — как правило, мне для этого требовалось выпить аспирин или, что гораздо лучше, пива. Сегодня я точно его не пил, так как собирался садиться за руль. Решив не обращать внимания на такие мелочи, я продолжил:
«Итак, вы поехали поступать в медицинский институт?»
«У меня не было выбора, — ответил эксперт. — Формально на тот момент я считался гражданином государства Казахстан, имел казахстанский аттестат и мог поступать в вуз России только как иностранец. А это было нелегко. Поэтому, воспользовавшись тем, что в Омском медицинском институте открыли платный факультет спортивной медицины, меня «поступили» туда. Экзамены я, конечно, сдавал, но они являлись формальностью при взносе за первый год в размере 700 тысяч рублей. Кстати, сдал я экзамены относительно неплохо».
«Простите за нескромный вопрос, но 700 тысяч — это ведь немалые деньги?» — заметил я.
«Вы хотите спросить, где я их взял? Да, денег у нас не было, поэтому отец, на тот момент главный врач района, заключил договор с одним из местных совхозов о том, что совхоз будет за меня платить, а я потом у них отработаю».
«То есть вам требовалось вернуться и какое-то время поработать в совхозе?»
«Ну да, именно так. Скажу честно — такая перспектива меня совсем не радовала, но она казалась мне столь далекой, что я старался о ней не думать. Судьба решила эту проблему за меня: процесс развала бывшей великой страны шел полным ходом, и через два года совхоз тоже развалился, оплатив мне лишь первые два курса.
А тогда, в июле 1993 года, мы стояли с отцом на крыльце санитарно-гигиенического корпуса Омского Государственного медицинского института имени Михаила Ивановича Калинина и смотрели на дождь, который шел сплошной стеной так, что почти не было видно машин, ползущих по проспекту Мира. Потом автомобили совсем остановились, по асфальту текла настоящая река, дождь шумел, сверкали молнии, от оглушительного грома закладывало уши. Не знаю, о чем в это время думал мой отец, возможно, он просто любовался стихией. До меня же постепенно доходило, что я теперь студент и стою на пороге очередного жизненного этапа. Это было очень символично — ливень как будто очищал мне путь в будущее, а молнии и гром приветствовали нового взрослого человека.
Потом дождь кончился, отец уехал, и началась та самая взрослая и самостоятельная жизнь, о которой я до сих пор вспоминаю с благодарностью к судьбе.
Еще на подготовительных курсах, в профилактории, куда меня поселили, я понял, что взрослая жизнь — это очень круто. Каждый вечер, гуляя по городу, я покупал себе банку пива, всегда разного, благо в ларьках, которых в то время было предостаточно, оно имелось в изобилии. Открыто и легально купленное пиво казалось мне символом «взрослости». За неделю я познакомился со всеми обитателями нашего этажа — такой же абитурой, и подготовительные курсы стали условностью и местом, не обязательным для ежедневного посещения. Никаких пьянок у нас тогда еще не было. Дни и ночи мы общались под песню «Happy Nation» группы «Ace of Base», звучавшую из каждого открытого окна (как только в одном заканчивалась, тут же начиналась в другом) и доводящую до тошноты. Ночи стояли теплые, окна у всех соседних домов, тоже общаг, всегда были нараспашку, и под эту песню мы провожали закаты и встречали рассветы. Так проходил один из самых романтичных и наивных месяцев в моей жизни.
Кстати, там, в профилактории, я впервые встретил живого таракана. До этого я о них только читал, а тут в умывалке увидел воочию. Совсем молодой таракан, еще не коричневый, а темно-зеленый, пузатый, сидел у зеркала, явно недовольный тем, что его в упор разглядывает какой-то очкастый первокурсник с копной волос до плеч. Тогда еще я, конечно, не знал, сколько всего будет связано с тараканами в моей жизни и работе. Повреждения, причиненные трупу тараканами, имеют очень специфическую форму и характер и иногда напоминают ссадины. Если тараканов в квартире много, они способны объесть эпидермис на большом протяжении, и неопытный эксперт или сотрудник правоохранительных органов может решить, что труп покрыт ссадинами, хотя на самом деле это просто участки подсохшей кожи, лишенной эпидермиса. Тогда же таракан привлек меня лишь фактом своего существования, я даже не применил к нему высшую меру, а позволил спокойно свалить за зеркало».
«То есть вы жили в профилактории, а не в общаге? — уточнил я. — Вы хорошо устроились».
«Да что вы! — улыбнулся доктор. — Профилакторий был отдан абитуре на время подготовительных курсов и вступительных экзаменов, когда все студенты на каникулах. Никаких процедур там не проводилось, кроме тех, что мы сами себе устраивали.
