Так, благодаря судьбе, я и стал судебно-медицинским экспертом».
«Мне кажется, то, что вы называете судьбой, есть обычное стечение обстоятельств, — заметил я. — Некоторые незначительные, на первый взгляд, вещи переплетаются между собой, складываются в одно целое и ведут человека в каком-то направлении».
«Вы фактически сказали то же, что и я, только скучно и неинтересно, — улыбнулся доктор. — Разве стечение обстоятельств не есть судьба? Обстоятельства ведь сами никуда не стекаются».
Я никогда не был фаталистом, наоборот, считал, что люди сами делают свое будущее. На мой взгляд, любой образованный человек не мог думать иначе, и вот теперь, глядя на мужчину перед собой, я недоумевал. Взрослый дядя с высшим образованием, доктор, а несет какую-то чушь про судьбу. Я пристально посмотрел в глаза своему собеседнику и вздрогнул. Теперь он изучал меня. В его взгляде, пронизывающем меня насквозь, наряду с интересом было сочувствие и даже жалость. Ощущение присутствия чего-то постороннего вновь овладело мною. Во время нашего взаимного молчания, даже такого краткого, отчетливее стали слышны различные звуки; мне казалось, что воздух вокруг меня порой вибрировал — так, как будто кто-то проходил рядом. «Можно вскрывать!» — раздался вдруг хрипловатый голос. «Хватит бухать», — подумал я. И продолжил:
«Скажите, вы отучились шесть лет в медицинском институте, получили диплом о высшем образовании. И все равно вам нужно было учиться дальше?»
«С получением диплома студент становится врачом без специальности, а чтобы ее приобрести, следует пройти постдипломную подготовку — интернатуру (в то время она могла занимать один год) или ординатуру (два года). Тогда можно было выбирать, где хочешь учиться, сейчас же существует только ординатура, но, по сути, это та же самая Марья Ивановна, только в другом чепчике».
Я улыбнулся.
«То есть никакой разницы нет?»
«На мой взгляд, нет. Когда я окончил интернатуру и уже работал по-взрослому, мои однокашники, выбравшие ординатуру, снова учили все то, что проходили на первом году. Какой в этом смысл?
Судебная медицина — все-таки очень специфическая специальность, которая тесно соприкасается со множеством других. Будь моя воля, я, конечно, сделал бы двухлетнее обучение, но изменил бы программу. За два года обязательно нужно пройти курс патологической анатомии, лабораторной диагностики (углубленно, а не так, как сейчас) и криминалистики. Возможно, такое обучение заняло бы и три года, но от этого качество подготовки судебно-медицинских экспертов только улучшилось бы, поверьте.
Я же учился один неполный год и в основном изучал танатологию. Познакомиться с лабораториями мне не довелось, и это не моя вина. В том году образовалась новая кафедра судебной медицины в Уральской медицинской академии дополнительного образования, и я стал первым и единственным интерном на ней. Программа подготовки интернов была слабенькой и еще находилась в процессе разработки, поэтому меня просто направили в морг, чему я несказанно обрадовался».
«И вы сразу начали вскрывать трупы?»
«Конечно, нет. Почему-то, по мнению многих, чтобы стать экспертом, достаточно научиться резать. В действительности даже обезьяну можно научить резать, но главное состоит в другом. Нужно уметь видеть и оценивать то, что видно, и именно этому необходимо учиться. Вот и я начал с теоретической подготовки. Книги, прочитанные тогда, крепко въелись в мою память, как, впрочем, и песни Михаила Круга, которые мой наставник крутил целыми днями (я же такую музыку терпеть не мог). Однако делать было нечего, приходилось слушать о том, как «…фраера плясали карамболь…», и про «…фофан, кепень да ксиву казенную…». В секционный зал мы тоже ходили, но во вскрытиях я участвовал исключительно посредством бокового стояния. Работы было много, вскрытия шли потоком, трупы убитых чередовались с гнилыми, а также скоропостижно умершими и упавшими с большой высоты, попавшими под поезд и повешенными, утонувшими и выкопанными из земли. До первого своего самостоятельного исследования я пересмотрел все, что возможно, и недели через две после начала интернатуры начальник, наконец, позволил мне самому «помахать шашкой». Подход у него был правильный — без теории нет практики, — поэтому прежде чем доверить мне инструменты, он погонял меня по анатомии, патанатомии и физиологии. Сейчас, работая с ординаторами, я поступаю именно так.
Надо немного рассказать о том, как проходила работа в секционных залах Челябинского областного Бюро. В двух больших помещениях стояло по несколько столов, на «гнилые» (те, где исследуются только гнилостно измененные трупы) и «чистые» их не делили, поэтому рядом вполне спокойно могли лежать тела свежие и не очень. У каждого секционного стола стоял письменный стол, за которым сидела лаборант, печатавшая диктуемый экспертом текст на пишущей машинке, компьютеров не было. Можете себе представить, какой грохот стоял в секционном зале, когда исследования проводились одновременно на всех столах? Черепа пилили ручной ножовкой (а не как сейчас, электропилой). Наш старший санитар Александр Иванович распиливал черепа мастерски, ножовку при этом держал по-особенному, лезвием вверх. Среди грохота пишущих машинок, визга пил, громких разговоров перемещались санитары, которые то привозили новые трупы, то укладывали на каталки уже вскрытые. Из-за нехватки каталок тела часто клали следующим образом: у нижнего руки поднимали за голову (у всех трупов они связывались на уровне запястий), сверху «валетом» устраивали второго покойника и на его ноги опускали руки того, который лежал внизу. Таким образом верхнее тело оказывалось более или менее плотно зафиксированным, и можно было перевозить каталку, не боясь, что трупы упадут.
Вот в такой суматохе я и попытался вскрыть свой первый труп — громадное, черное, вздувшееся тело мужчины, умершего, судя по всему, около недели назад. Как я узнал позже, это была моя проверка на профпригодность: откажись я тогда от такого материала, меня, наверное, не выгнали бы из интернатуры, но отношение ко мне точно изменилось бы. Я, хотя и рвался к самостоятельной работе, совсем не ожидал подобного расклада, но отступать было некуда. Вначале я вскрывал голову. Вообще, это обязанность санитара, но мой наставник считал (и вполне справедливо), что эксперт должен уметь делать всю санитарскую работу, поэтому я взял ножовку и приступил. Уроки сельского детства очень помогли: как и любой человек, живущий в частном доме, на земле, я тогда много работал всякими инструментами, в том числе пилой. Но пилить деревянную доску и человеческий череп — вещи разные. С круглого черепа пила постоянно соскальзывала, распил предательски уходил в сторону, рука болела от напряжения. Я попытался взять пилу так, как это делал Александр Иванович, но у меня ничего не получилось, и пришлось продолжать традиционным способом. Минут через двадцать я, наконец, справился, череп распилил, но смотреть без слез на выпиленный костный фрагмент было невозможно — настолько он вышел несимметричным и некрасивым.
Кости черепа распиливаются не циркулярно (что, наверное, давалось бы легче), а углообразно — для того, чтобы выпиленный костный фрагмент не соскальзывал вниз, тем самым деформируя голову. У меня получилось что-то, совсем не похожее на углообразный распил, к тому же на костях черепа имелись множественные ненужные распилы от соскальзывавшей пилы.
