МН: «Как знать, как знать… Тут такой товарищ есть — (он называл ФИО трупа и место, из которого его доставили). — Так вот, у него сюрприз для вас. Черепно-мозговая травма», — следовал тяжелый вздох.
НОВД: «Открытая или закрытая?»
Я никогда не понимал, зачем все сотрудники задают такой вопрос, — для них характер черепно-мозговой травмы вообще не имеет значения.
МН: «Категорически закрытая».
НОВД: «При падении мог?»
И тут было два варианта ответа: если имело место стопроцентное убийство, то так и говорилось, без обиняков. Если же вид повреждений, их характер и локализация допускали возможность получить травму при самостоятельном падении из положения стоя, то игра продолжалась.
МН: «Ну, как сказать… Вряд ли, не похоже… Очень сомнительно».
НОВД: «Но не исключается?» — с огромной надеждой в голосе.
МН: «Ну-у-у, при определенных обстоятельствах, может быть».
НОВД: «Понял, сейчас тебе перезвонят».
После этого перезванивал или начальник криминальной милиции, или начальник уголовного розыска, и вопросы повторялись в такой же последовательности. Особенно интересно было слушать эти разговоры, когда травма как секционная находка встречалась дважды или трижды в день».
«Но ведь это как-то неправильно», — заметил я.
«Я тоже поначалу так думал и даже как-то сказал об этом начальнику, но он мне все доходчиво объяснил: «Дело в том, что мы можем только предполагать с той или иной степенью уверенности возможность получения травмы при падении, мы не знаем обстоятельств этого события и почти никогда не исключаем вероятность посторонней «помощи» потерпевшему. Если им (ментам) сразу сказать, что допустимо самостоятельное падение пострадавшего, то они вообще ничего делать не будут, а просто все сговняют. А так они хотя бы опросят свидетелей, съездят на место происшествия, авось и не окажется это падением». И он был абсолютно прав. Впоследствии, став начальником, я поступал точно так же».
«Простите, — снова влез я, — вы сказали какое-то слово… «сговнять», я правильно услышал?»
«Да, правильно, это местное слово, эдакий местный сленг. Оно имело два значения: во-первых, сделать что-то из рук вон плохо, и во-вторых, затянуть какой-то вопрос, какое-то решение на долгий срок и в конце концов так ничего и не предпринять.
Время показало, что начальник мой был прав на сто процентов, именно такая манера являлась наиболее продуктивной при общении с сотрудниками правоохранительных органов. Он был хорошим психологом и умел разговаривать с родственниками умерших или с побитыми (недобитыми — в его терминологии) гражданами. Часто люди, потерявшие близких, бывают не согласны с причиной смерти или с теми порядками, которые установлены не экспертами, а законом, и с ними приходится общаться, чтобы уладить конфликт. Некоторые просто нуждаются в элементарной жалости, в сочувствии, другим важно растолковать тот или иной диагноз, третьим объяснить пошагово процесс получения документов для похорон, а иногда необходимо и «наехать». Выбор тактики общения существенен — ведь неудовлетворенный родственник, который к тому же находится в стрессовом состоянии, способен быстро написать жалобу или в горздрав, или еще куда повыше, вплоть до президента. А скандалы никому не нужны, они влекут за собой разбирательства, которые хотя и не заканчиваются обычно ничем серьезным, но нервы мотают изрядно.
С побитыми людьми ситуация еще хуже — они почти всегда недовольны результатами освидетельствования, особенно те, кто пришел за свои деньги. Так называемое снятие побоев, а фактически освидетельствование, на платной основе проводилось вполне легально в тех случаях, когда человек обращался сам. Если же он писал заявление в ОВД и получал направление на освидетельствование, то оно делалось бесплатно. Несмотря на возможность сэкономить, люди часто предпочитали «снять побои» как можно скорее, руководствуясь правилом «кто первый, тот и прав»; нередко обе стороны конфликта бежали наперегонки к добрейшей Ольге Алексеевне, иногда пересекались друг с другом, и побоище продолжалось — к радости окружающих. Несколько раз нам приходилось даже вызывать наряд, иначе вместо освидетельствования кто-то из спорщиков попал бы прямо на вскрытие.
Эти люди, отдав свои кровные, всегда ожидали, что эксперт напишет в заключении самую тяжеленную тяжесть вреда, нанесенного их здоровью. Однако у части побитых повреждения не обнаруживаются вовсе — либо времени прошло немного с момента побоев (иногда кровоподтеки образуются не сразу, а постепенно), либо били человека с силой, недостаточной для образования кровоподтеков, либо в месте удара присутствует только краснота, которая повреждением не является; у других же повреждения есть, но такие, которые не причиняют вред здоровью. Получив на руки акт освидетельствования и прочитав заключение, жертва побоев исполняется гневом и негодованием и подозревает доктора в откровенном обмане и непрофессионализме. И бесполезно объяснять людям, что им, наоборот, повезло остаться здоровыми, — все считают себя сильно пострадавшими. Иногда даже предпринимаются попытки обмануть эксперта. Например, на стандартный вопрос: «Теряли ли вы сознание?» почти все отвечают: «А как же, конечно, терял!». И это с кровоподтеком на заднице. Когда веселья ради возражаешь: мол, человек, который теряет сознание, этого не помнит (на самом деле не так), то клиент сразу начинает выкручиваться и говорить, что не совсем помнит, терял или нет, но ему сказали, что терял, и тому подобное.
И вот таким людям бывает трудно что-то объяснить, они просто не воспринимают речь, иногда становятся агрессивными, иногда требуют вернуть деньги. И с ними тоже нужно разговаривать, уговаривать, объяснять, успокаивать, даже угрожать. Но не всегда это помогает. Меня, например, как-то приходил убивать один такой несогласный джентльмен средних лет».
«В каком смысле?» — удивился я.
«Да в прямом. Разговора с ним не получилось, и джентльмен ушел, но только за тем, чтобы выпить для храбрости и взять топор. Вернулся и продолжил разговор уже с аргументами».
«И?»
«Было страшновато, но я сломал ему челюсть. Потом приехали ППС-ники и увезли его. Заявление я писать не стал, но и товарища этого больше не видел, думаю, что опера пообщались с ним и рассказали ему о том, как надо вести себя с докторами. Это я к тому, что умение общаться с разными людьми, причем продуктивно — несомненный плюс эксперту. То же самое касается и общения с участниками судебного процесса. Будучи в интернатуре, я посещал суды, но чтобы научиться себя вести, нужно самому участвовать в судебном заседании.
Наибольший дискомфорт неопытному эксперту в суде причиняют, конечно же, адвокаты подсудимого. У них есть задача: добиться оправдания клиента или, на худой конец, сократить будущий срок, и для этого они применяют все способы. Идеальный вариант — это когда грамотный адвокат разобрался в заключении эксперта и задает вопросы по существу. С таким адвокатом приятно общаться, даже если он использует агрессивную тактику, разбирает заключение буквально по буквам, задавая вопросы, «прощупывает» эксперта и пытается определить общий уровень его подготовки, а не только качество конкретной экспертизы. Если адвокат видит, что эксперт подготовлен, ведет себя уверенно, юридически подкован и знает нормативные документы, то направление защиты уходит по другому пути — не по пути судебно-медицинской экспертизы.
