Эта двойственная природа — стремление и к всеобщему признанию индивидуальных прав, и к коллективному признанию, основанному на национальном признаке, — была очевидна в трудах Жан-Жака Руссо, который в разные моменты воспевал как мирное одиночество мечтателя, так и воинственную «общую волю». И то и другое воплощалось с первых дней Великой французской революции, проходившей под двумя знаменами — универсальным, пропагандирующим права человека и безразличным к национальным границам, и национальным, французским, которое призывало к защите родины от иностранного вторжения. Когда же революцию «присвоил» Наполеон, он преследовал обе цели одновременно, используя военную силу для распространения либерального Кодекса Наполеона и навязывая сюзеренитет Франции в завоеванных им частях Европы.
Этот дуализм проявился и в «арабской весне», и в украинской «революции достоинства». Миллионы арабских граждан по всему Ближнему Востоку сочувствовали Мохаммеду Буазизи, но не все они хотели жить в обществе, в котором признаются равные права всех граждан, независимо от религии. Авторитарные правители вроде Зина аль-Абидина Бен Али в Тунисе и Хосни Мубарака в Египте были «беспристрастными» диктаторами, светскими властителями, подавлявшими не только либералов западного толка, но и исламистов. Сторонники либерализации режима вели борьбу с исламистами, стремящимися к религиозному определению национальной идентичности. Когда в 2012 г. на демократических выборах в Египте к власти пришли исламисты «Братья-мусульмане», они угрожали установить собственную диктатуру, что вызвало военный переворот в июне 2013 г. Многие бывшие египетские либералы поддержали этот переворот, чтобы предотвратить превращение Египта в исламистскую республику.
Аналогичная ситуация возникла и на Украине: движущей силой «революции достоинства» на Майдане была коалиция либералов западного толка, которые хотели, чтобы Украина присоединилась к Европейскому союзу и стала нормальной европейской страной. Но они объединились с украинскими националистами из таких групп, как «Правый сектор», которые стремились защитить украинскую культурную самобытность и были менее заинтересованы в либеральной, открытой Украине.
Мы вернемся к вопросу о том, как индивидуалистическое понимание достоинства и независимости развивалось в либеральных обществах за последнее столетие, в главах 10 и 11. Пока же более пристально рассмотрим две формы коллективной идентичности, основанные на национализме и религии.
И национализм, и исламизм, то есть политический ислам, можно считать двумя сторонами одной медали. И тот и другой выражают скрытую или подавляемую групповую идентичность, стремящуюся к публичному признанию. И тот и другой возникают в схожих условиях, когда экономическая модернизация и быстрые социальные изменения подрывают старые формы организации общества и заменяют их запутанным плюрализмом альтернативных форм бытования и общения.
Глава 7. Национализм и религия
Лютер, Руссо, Кант и Гегель по-разному понимали достоинство. Но они были универсалистами, поскольку верили в равенство достоинства всех людей, основой которого был потенциал их внутренней свободы. Однако требование признания зачастую принимает более конкретную форму, когда исходит от той или иной маргинализируемой или унижаемой группы, жаждущей восстановить свое групповое достоинство. Для многих внутреннее «я», которое необходимо сделать видимым, — это не «я» человеческого существа вообще, а «я» конкретного человека или людей, проживающих в определенном месте и соблюдающих определенные обычаи. Такая частичная идентичность может строиться на принадлежности к какой-то нации или религии. Политические движения, которые мы называем национализмом или исламизмом, сформировались на основе подобных стремлений к признанию достоинства конкретных объединенных групп людей.
Мыслителем, который сыграл решающую роль в смещении акцента в борьбе за признание от концепции личной свободы для всех к концепции коллективной свободы, основанной на определенных национальных или культурных особенностях, был Иоганн Готфрид фон Гердер, философ конца XVIII в. и современник Канта. Гердера часто критикуют, называя отцом современного европейского этнонационализма, певцом первобытной «народности» или «духа народа», а также ранним предшественником Адольфа Гитлера.
Такая оценка несправедлива по отношению к мыслителю, работы которого мало читают и недостаточно хорошо изучают в англоязычном мире. Гердер разделял многие просветительские взгляды Канта на равенство людей, но еще он уделял огромное внимание путевым заметкам европейцев, которые побывали в неведомых чужих землях и записали свои наблюдения о местных обычаях. В книге «Размышления о философии истории человечества» Гердер ясно заявляет, что существует единый людской род, полемизируя с другими авторами, пытавшимися построить иерархию человеческих рас. Он сопереживает страданиям африканцев, попавших в рабство, и утверждает, что культуру можно оценивать по отношению к женщинам. Задолго до открытий современной генетики он обладал удивительно развитым пониманием сложного взаимодействия биологических характеристик и окружающей среды в формировании поведения1.
Гердер утверждал, что каждое человеческое сообщество уникально и отлично от своих соседей. Он отмечал огромное влияние климата и географии на обычаи народов, «гений» каждого из которых выражается в том, как они адаптировались к местным условиям. В отличие от Гегеля, который просто списывал Африку со счетов как не имеющую значения для истории человечества, Гердер с симпатией относился к неевропейским культурам. Как и современный культурный антрополог, он был больше заинтересован в описании, чем в оценке народов. И еще задолго до всплеска европейской мировой колониальной экспансии он сделал предупреждение, которое современным нациестроителям следовало бы принять близко к сердцу: «Не стоит воображать, что человеку под силу мгновенно и деспотично превратить чужой регион в другую Европу»{2}.
Связь Гердера с современным национализмом очевидна. Он пропагандировал признание уникальных обычаев и традиций каждого народа мира. Как и Руссо, он не верил, что живущие в более поздние исторические эпохи обязательно лучше или счастливее, чем предшествовавшие им «примитивные» народы. Он соглашался с тем, что общество может заставить нас играть фальшивые, навязанные роли. При этом его позиция значительно отличалась от позиции Гегеля, который в следующем поколении будет утверждать, что история является всеобщим и поступательным движением к прогрессу{3}.
Свою идею культурной аутентичности Гердер применил к Германии своего времени, разделенной на бесчисленные мелкие княжества, многие из которых стремились подражать великолепию и культуре французского двора в Версале. Гердер утверждал, что немцы должны гордиться своей культурой и традициями, а не пытаться быть второсортными французами. Он стремился к признанию не абстрактных понятий, вроде некоего «человека», упомянутого в Декларации прав человека и гражданина, а к признанию своего конкретного народа и, следовательно, любого другого человеческого сообщества.
