Лагард, как Юлиус Лангбен, Артур Мёллер ван ден Брук и другие немецкие националисты XIX в., считал немецкий народ жертвой козней внешних сил. Причины упадка немецкой культуры Лагард толковал в духе конспирологии: евреи — носители идей либерального модернизма — внедрились в культурную жизнь новой современной Германии, принеся с собой универсалистские идеи демократии и социализма, подрывавшие единство немецкого народа. Чтобы восстановить немецкое величие, евреев надо было изгнать из «нового порядка» Лагарда.
Интеллектуалы от Фридриха Ницше до Эрнста Трёльча и Томаса Манна симпатизировали Лагарду, его работы впоследствии активно распространялись нацистами{6}. Он обращался к беспокойству людей, переживающих переход от аграрного сельского общества к современной городской промышленной жизни. Эти переживания сделали вопрос о самобытности — и идентичности — центральным для миллионов европейцев. В этот период личное становилось политическим. Ответ, данный растерянному крестьянину вроде Ганса идеологами вроде Лагарда, был прост: ты гордый немец, наследник древней культуры, связанный общим языком с миллионами других немцев, разбросанных по всей Центральной и Восточной Европе. Одинокий и потерянный работник обретал чувство собственного достоинства — достоинства, которое, как он теперь понимал, не уважается плохими людьми, каким-то образом проникшими в его общество.
Новая форма идентичности, основанная на общей культуре и языке, породила новые страсти, поскольку новые культурные группы жили в старых юрисдикциях вроде Австро-Венгерской империи, построенных на династических связях, а не на культуре. Объединение разрозненных немцев в едином Рейхе стало политическим проектом трех следующих поколений, во главе которого стояли разные политические лидеры — от Бисмарка до Гитлера. Другие народы — сербы, поляки, венгры, русские — также стремились создать или консолидировать государства на основе этнонационализма, и это привело Европу к двум разрушительным мировым войнам в первой половине ХХ в.
Идентичность стала одной из важнейших проблем и в тогдашнем колониальном мире. Части Азии, Африки и Латинской Америки, в которых доминировали европейские державы, индустриализовались, в отличие от европейских стран, лишь частично. Вместо этого они прошли через так называемую модернизацию без развития, когда урбанизация и быстрые социальные изменения не сопровождаются устойчивым экономическим ростом. Они обрели новые столицы, населенные небольшими по размеру элитами из коренных народов, которые сотрудничали с колониальными державами в управлении своими территориями. Представители этих элит получали европейское образование и говорили на языке метрополий. Однако они ощущали острый внутренний конфликт между приобретенными идентичностями и традициями своих народов. По мере распространения в Европе национализм укоренялся и в европейских колониях, что привело к началу XX в. к национально-освободительным восстаниям в Индии, Вьетнаме, Кении, Алжире и других странах. Местная интеллигенция пыталась революционизировать и культуру своего народа на основе националистических идей. Так, чернокожие писатели Эме Сезер, Леон Дамас и Леопольд Сенгор стали основоположниками концепции негритюда, призванной внушить чернокожим гордость за свою расу и наследие и положить конец поношению их колониальными режимами.
Крупнейший исследователь национализма Эрнест Геллнер предлагал рассматривать и современный исламизм через призму модернизации и идентичности. И национализм, и исламизм уходят корнями в модернизацию. На современном Ближнем Востоке происходит переход от Gemeinschaft к Gesellschaft: крестьяне и бедуины покидают деревни и оседают в Каире, Аммане, Алжире и других городах. Кроме того, миллионы мусульман переживают модернизацию, перебравшись в Европу или другие западные страны в поисках лучшей жизни. Обосновавшись в Марселе, Роттердаме или Брэдфорде, они сталкиваются с чуждой им культурой. В других случаях современный мир приходит к ним в деревню по спутниковому телевидению, через каналы «Аль-Джазира» или CNN International. Люди, жившие в традиционных деревнях с ограниченным выбором, внезапно обнаруживают плюралистический мир с совершенно иным образом жизни, в котором их традиционные нормы не уважаются и не соблюдаются.
Проблема идентичности особенно остро стоит перед молодыми мусульманами второго поколения, выросшими в иммигрантских общинах Западной Европы. Они живут преимущественно в светских обществах с христианскими корнями, публично не принимающих исламские религиозные ценности и обычаи. Их родители часто происходят из закрытых сельских общин, исповедующих свои, локальные версии ислама, такие как почитание суфийских святых например. Как и многие дети иммигрантов, они стремятся дистанцироваться от старомодного образа жизни своих семей. Однако им нелегко интегрироваться в новую европейскую среду: уровень безработицы среди молодежи, особенно среди мусульман, превышает 30 %, да и зависимость от этнической принадлежности и принадлежности к доминирующему культурному сообществу во многих европейских странах по-прежнему остается сильной — вопрос, к которому мы вернемся в последующих главах.
В этих условиях неопределенность идентичности обостряется, как это было в XIX в. у недавно урбанизированных европейцев. Сегодня для некоторых мусульман ответом на эту путаницу стала выраженная принадлежность не к какому-либо государству, а к более крупной религиозной группе — умме, или общине верующих, представленной политической партией, такой как «Братья-мусульмане» в Египте, или Партия справедливости и развития Турции, или тунисская Партия возрождения. Как и классические националисты, современные исламисты имеют и диагноз проблемы, и простой рецепт ее решения: вы являетесь частью гордой и древней общины, внешний мир не уважает вас как мусульман, а мы предлагаем способ единения с вашими истинными братьями и сестрами — вы станете членом большой общины верующих, раскинувшейся по всему миру.
Декларация гордости своей идентичностью может объяснить культурные сдвиги в мусульманском мире за последнюю четверть века. После длительного периода увлечения Западом, когда образованные люди на Ближнем Востоке с энтузиазмом перенимали западные обычаи и одежду, множество молодых мусульманок в Египте, Турции, Иордании и других странах Ближнего Востока начали носить хиджаб или еще более строгие формы женской одежды, такие как полностью закрывающий лицо никаб. Многие из этих женщин действительно являются благочестивыми мусульманками, но другие не особенно религиозны. Ношение хиджаба скорее является знаком идентичности, показателем того, что они гордятся своей культурой и не боятся публично заявлять о своей принадлежности к исламу.
Крупные исламистские партии, подобные названным выше, проявили готовность участвовать в демократической политике и приходили к власти, побеждая на выборах. Но, несмотря на заявления о приверженности демократии, светские оппоненты подозревают их в том, что в долгосрочной перспективе они окажутся вовсе не так демократичны. То же самое можно сказать и о националистах (как в XIX в., так и сегодня): зачастую они играют по демократическим правилам, но их реальная политика демонстрирует потенциально нелиберальные — или антилиберальные (illiberal) — интенции, поскольку на деле они стремятся к единению и общности.
