Одна из самых ярких иллюстраций того, как происходит нациестроительство в демократическом обществе, представлена в фильме «Непокоренный» (Invictus), который рассказывает о проведении чемпионата мира по регби в ЮАР в 1995 г. Народ новой демократической Южноафриканской Республики, возникшей после падения режима апартеида в начале 1990-х гг., был расколот по расовым и этническим признакам. Один из таких расколов относился к спорту: белые предпочитали регби, а чернокожие играли в футбол. Первый президент страны, дальновидный Нельсон Мандела, понимал важность спорта для национального самосознания и единения и целенаправленно стремился обеспечить поддержку национальной сборной по регби — «Спрингбокс», где играли преимущественно белые, — среди чернокожего населения, несмотря на противодействие собственной партии — Африканского национального конгресса. Он не мог навязать своим последователям любовь к «Спрингбокс», он должен был улещивать и убеждать их. В итоге сборная ЮАР по регби при всенародной поддержке сумела завоевать титул чемпиона мира, победив мощнейшую новозеландскую команду «Олл Блэкс». Надо отметить, что у новозеландцев есть свои приемы нациестроительства: «Олл Блэкс» перед каждой игрой исполняют хака — военный танец маори.
Все четыре пути к национальной идентичности могут быть пройдены как мирно, на основе консенсуса, так и через насилие и принуждение. Все существующие нации сложились в результате различных комбинаций этих четырех способов нациестроительства; в истории каждой из них был тот или иной элемент насилия и принуждения. Задача, стоящая перед современными либеральными демократиями в контексте проблем иммиграции и растущего разнообразия, заключается в том, чтобы сочетать третий и четвертый пути: определить инклюзивную национальную идентичность, соответствующую многообразной реальности общества, и ассимилировать новичков в эту идентичность. На карту поставлена задача сохранения либеральной демократии как таковой.
В современной Европе борьба за национальную идентичность началась с основателей Европейского союза Робера Шумана и Жана Монне, которые понимали, что причиной двух мировых войн, пережитых Европой, были как раз исключительно этнические определения национальной идентичности{3}. В качестве противоядия они создали в 1951 г. Европейское объединение угля и стали, куда вошли Франция, Бельгия, Западная Германия, Италия, Нидерланды и Люксембург. Целью объединения было предотвращение ремилитаризации Германии и одновременно содействие торгово-экономическому сотрудничеству в прежде интегрированном регионе, который был разорван на части войной. Объединение угля и стали постепенно трансформировалось в Европейское экономическое сообщество и в конечном счете в постоянно расширяющийся Евросоюз, который в настоящее время объединяет 28 стран.
Основатели ЕС сознательно стремились ослабить национальную идентичность на уровне стран-участниц в пользу «постнационального» европейского сознания, призванного противостоять агрессивному этнонационализму первой половины ХХ в.{4} Они надеялись, что экономическая взаимозависимость снизит вероятность войн, а политическое сотрудничество последует за экономическим. Во многом они оказались невероятно успешны: сегодня идея военного столкновения Германии и Франции, двух главных противников в мировых войнах ХХ в., представляется совершенно невероятной. Множество молодых европейцев с хорошим образованием родились в одной стране ЕС, учились в другой, создали семью в третьей и поработали уже в нескольких местах в пределах Евросоюза и за его пределами. Они помнят о своей национальности по рождению, но их жизнь связана с ЕС в целом.
Но стала ли «общеевропейская» идентичность сильнее старых национальных идентичностей, на смену которым она должна была прийти, неясно. В первые десятилетия существования ЕС политически неприемлемо было слишком громко заявлять о национальной идентичности на уровне стран-участниц. Особенно это касалось Германии и Испании с их фашистским прошлым: граждане не размахивали национальными флагами, не пели национальные гимны и не слишком громко болели за спортивные команды своей страны. Для них Европа была убежищем, но не обязательно наиболее привлекательным местом.
Однако лидеры ЕС не приложили значительных усилий для формирования альтернативной новой идентичности{5}. Они не создали единого европейского гражданства; нормы о гражданстве оставались прерогативой отдельных стран-участниц. Такие символы единения, как флаг и гимн, появились много позже, а общая программа гражданского просвещения в сообществе и вовсе не была разработана. Но самой важной ошибкой стало отсутствие демократической подотчетности в Евросоюзе. Наиболее мощным институтом в рамках ЕС является Европейская комиссия — неизбираемый технократический орган, главная цель которого заключается в продвижении единого общеевропейского рынка. Комиссия отчитывается перед народом лишь косвенно, через Совет министров, который представляет отдельные страны союза. Европейский парламент, избираемый прямым голосованием, имеет весьма ограниченные полномочия, что никогда не вызывало особого энтузиазма избирателей и отрицательно сказывалось на явке. Граждане Европы знали, что голосование по важным вопросам осуществляется на уровне стран — участниц союза, так что их энергия и эмоциональная привязанность направлены именно туда. В результате у людей не возникло ощущения сопричастности или контроля над институтами, управляющими Европой как единым целым.
Так что пока элиты говорили о «все более тесном союзе» внутри ЕС, в реальности призраки старой национальной идентичности продолжали бродить по Европе, как ненужные гости на званом ужине. В особенности это касалось пожилых, менее образованных избирателей, которые не могли или не хотели пользоваться преимуществами мобильности, предоставляемой новой Европой. Эти призраки начали появляться в критические моменты, создавая экзистенциальную угрозу единству ЕС.
Это наглядно продемонстрировал кризис евро, когда единая валюта, впервые выпущенная в 1999 г., позволила Греции активно брать займы в годы бума 2000-х гг. И если немцы вполне готовы в своем щедром социальном государстве поддерживать менее обеспеченных сограждан, то к грекам, угрожавшим Европе дефолтом, они были не столь благосклонны. В Греции действительно совершенно иные подходы к сбережениям, задолженности и поддержке государственного сектора, чем в Германии. Берлин, как главный кредитор Греции, смог навязать Афинам жесткие меры экономии с помощью таких международных институтов, как Европейский центральный банк и МВФ, и эта ситуация сохраняется по сей день. Кризис евро обнажил глубокий раскол между северными и южными членами еврозоны, которые сегодня осознают свои национальные различия гораздо острее, чем до кризиса.
Еще более серьезный конфликт возник вокруг взаимосвязанных проблем иммиграции и беженцев. В 1990-е и 2000-е гг. по ряду причин резко возросло число резидентов ЕС иностранного происхождения. Во-первых, гастарбайтеры из таких стран с преимущественно мусульманским населением, как Турция, Пакистан и Марокко, не вернулись домой, как ожидалось; наоборот, они привезли в Европу семьи, завели детей и начали обустраиваться на новой родине. В дополнение к этому резкое расширение ЕС после окончания холодной войны открыло двери для массовой иммиграции из Восточной Европы на запад; события развивались в соответствии с экономической теорией: рабочие стали искать работу в более богатых странах.
