– Нет, ну надо же, – говорю, разглядывая снимок. – Вполне человекообразная фигура, довольно объемная. Главное, не просвечивает.
– Я же и говорю: нормальная форма жизни, только плазменная, – радостно воскликнул Генрих Михайлович. – Я снимаю в ультрафиолетовом диапазоне, Лучиано Боккони – в инфракрасном, так что по обе стороны маленького спектра, в котором мы обитаем, лежат гигантские области, где кипит своя жизнь.
– А если бы вам расширили границы видения, – спрашиваю, – вы бы согласились?
– Да, – твердо сказал Генрих Михайлович. – Потому что инстинкт исследователя и любовь к неизведанному влекут меня.
– А я бы ни за что не согласилась! – сказала Ольга.
– Почему?
– Страшно.
– Понимаете, – стал объяснять Силанов, – когда происходит контакт, страх блокируется. Хотя потом он догоняет – дня через два, через три. Вот напугаю вас сейчас. Такое покажу…
– Может быть, хватит? – спросила Ольга.
Но мы с Генрихом Михайловичем так увлеклись, прямо оторваться не могли. Тем более он стал демонстрировать фрагменты перемещения цилиндра с иллюминаторами – извилистую траекторию полета над Хопром.
– О, как он был красив, – воспевал Генрих Михайлович свои «нормальные формы жизни». – Днище красное, розовое, голубое, синее, синее, синее! Весь тот берег заслонил, когда приземлился. Материальное тело – порвал металлический трос! И оттуда повалила компания сороконожек-саламандр. Креветки светящиеся – по пять метров.
– Вы с таким восторгом рассказываете, – говорю.
– А как без восторга? – воскликнул он. – Когда мир так разнообразен! Можно, я вас сфотографирую? – неожиданно спросил Генрих Михайлович у Ольги.
– Ни в коем случае, – сказала Ольга, перепугавшись, что на фотографии у нее из-за плеча будут выглядывать какие-нибудь ужасные призраки.
– Видите ли, – Силанов замялся, – я мог бы сфотографировать вас и без вас, после того как вы уйдете. Мой фотоаппарат умеет снимать прошлое. Я это обнаружил, когда сфотографировал абсолютно пустынный берег реки, где не только людей, даже следов их пребывания не было. А на снимках получились палатки, сохнущие рыбацкие сети, часть надувной резиновой лодки, несколько автомобильных бамперов с четкими номерами… Просохшие сети давно сняли с кольев, палатки свернули, рыболовы отчалили восвояси, а берег помнит их. Так я обнаружил, что у Земли есть память. Фотографировал тополь над рекой – у него от старости обрушилась верхушка, а на снимке отчетливо, хотя и бледнее, чем остальное, видна ветвистая крона. Снимал траву, а на снимке проявилось изображение дикого кабана. Снимал поляну – обычную, с кустами и травкой, а на фотографии – мужские фигуры с оружием древних воинов. Вот еще – танк времен Первой мировой войны. Или – на фоне безлюдного хоперского леса на фотографии проявились солдаты: сидящие в окопе, идущие сквозь деревья, в касках, со скатками шинелей и винтовками. Краеведы по форме каски определили, что этот солдат – ополченец чехословацкого корпуса, сформированного в здешних краях Людвигом Свободой в 1943 году. Машина времени! – воскликнул Силанов. – Жаль, моими путешествиями правит случай. Мне пока непонятно, как попасть в определенную эпоху. Но я верю, что когда-нибудь можно будет запечатлеть любое событие, происходившее на Земле, если суметь настроиться. Даже момент зарождения жизни у нас на планете! Впрочем, если я сниму табуретку, на которой вы только что сидели, а потом встали и ушли, на отпечатанной фотографии вы будете сидеть, как ни в чем не бывало, хотя при съемке, повторяю, вас тут уже не сидело.
…Через неделю Генрих Михайлович прислал нам конверт с фотографией. Там отчетливо просматривалась его комната и – на фоне окна – пара неясных энергетических сгустков. Судя по очертаниям, это были мы с Ольгой Мяэотс.
* * *
Сделала ли я с Генрихом Силановым радиопередачу? Нет. Почему?
Слишком увлеклась тем, что изображено на снимках, сосредоточилась на видео. Поэтому лишилась того, что можно послушать. Это два разных принципа, разных подхода.
Аудио – особый мир, он создается богатством звука. Герой раскрывается через голос, манеру речи и атмосферу, которая возникает в разговоре. Чаще всего нет смысла описывать внешность, настолько ясно она вырисовывается благодаря одному лишь звучанию речи – живой, пусть шероховатой, с оговорками, даже перескоками мысли с одного на другое.
Сбор материала – закладка фундамента передачи. Раз ты включил микрофон – забудь обо всем и, очертя голову, ныряй в глубину звука, который вбирает в себя и формы, и цвета, и обоняние с осязанием – все ощущения, вплоть до шестого чувства.
Это страшно ответственный момент, вот в чем ужас. Люди отрываются от своих дел, чтобы ответить на твои вопросы; кстати, как правило, самые лучшие собеседники совсем не рвутся «засветиться» в эфире, многие соглашаются из вежливости, тратят несколько часов драгоценного времени.
С другой стороны, радиожурналист плывет, летит на край света. Наконец, вот она – долгожданная, неповторимая встреча. А ты забыл включить микрофон. Или не отрегулировал уровень звука. Не запастись батарейками – классика жанра. Некоторые бедолаги вообще умудряются явиться без батареек.
Я, например, свое первое интервью с гляциологами, специально взобравшись на Эльбрус, благополучно записала на немагнитную сторону пленки в катушечном магнитофоне. Не помню – было что-нибудь слышно или вообще ничего. Кажется, мои собеседники пищали, как комары, я это расшифровала и потом своими словами бодро пересказала в эфире. Помню только, спросила у Люси после передачи: если мои герои сейчас позвонят, чтобы сказать все, что они обо мне думают, подходить к телефону? Она ответила: «К телефону – подходи, а дверь лучше не открывай!»
В любом случае не теряйтесь. Перво-наперво отслушайте – что б вы там ни записали. Если все путем, возблагодарите Всевышнего и начинайте «прокручивать пленку» (беру в кавычки, потому что нет ничего удобнее монтажа в компьютере) – раз, другой, третий, отбирайте куски, записывайте «на бумагу» все, что сбрасывается за ненадобностью. Отобранное идет на расшифровку. Затем снова прослушиваем, выкидываем лишнее, сужаем круг поиска.
А в случае провала не отчаиваемся, если хотя бы что-то можно разобрать, извлекаем из записи самое интересное, важное и колоритное, расшифровываем, оцениваем, как оно ляжет «на листе», и… сочиняем очерк или рассказ.
Богатый улов потянет на целое жизнеописание, где качество записи не имеет значения. Зато может родиться книга с живой интонацией героя. Одной встречи маловато будет – придется направить поток в иное русло, но мы и к этому готовы. Как говорят мудрые даосы: превратим наши мелкие поражения в одну большую победу!
Журналистка Шарлотта Чандлер записывала Федерико Феллини на протяжении четырнадцати лет – с первой их встречи в Риме весной 1980-го до последней, за несколько недель до его смерти осенью 1993 года.
Так появилась одна из моих любимых книг «Я вспоминаю…» – о жизни Феллини.
