«Я тебе столько всего наговорил, – удивлялся он. – Если когда-нибудь захочу узнать, что я чувствовал в то или иное время, расспрошу тебя».
Бывают и у меня встречи, когда я сама не знаю, что лучше: сочинять свои книги или вот так, как Шарлотта Чандлер, стать Большим ухом и записывать чью-то жизнь, которая ярче любых фантазий?
Фото Виктора Ускова. 1988
(Слева направо: Юрий Коваль, Николай Устинов, Виктор Чижиков, Саша Дорофеев, Анатолий Митяев.)
«По дороге на Цыпину гору заехали с Ковалем в деревню у Плещеева озера, где жили наши друзья, художники и писатели, – рассказывает фотограф Витя Усков. – Художник Николай Устинов, как есть лесовичок, явился нам в красной рубахе навыпуск: «Ребята, – говорит, – я только что с Индии приехал!» На бревнышко с нами присел Анатолий Васильевич Митяев, известный детский писатель, фронтовик, а с ним писатель и художник Саша Дорофеев. Все выпили, закусили. Пошли рассказы».
…Следуя теории и практике Генриха Силанова, они и теперь там сидят, на привале, рассказывают свои рыбацкие байки – явно художник Виктор Чижиков говорит: «Вот ТАКУЮ рыбу поймал!» А может, он говорит: «Во-от ТАКУЮ картину нарисовал!..»
Дом без границ
О, как я вдохновилась! Выходит, никто не исчезает, не уплывает, не улетает от тебя, не покидает, что меня ужасно тревожило. Меня сводили с ума пространство и время, память, погружение в гущу этого мира и воспарение над ним, душа, сознание, человеческое тело, моя чудовищная привязанность к людям и Земле, желание остановить мгновение и ненасытная жажда любви – весь этот клокочущий, бурлящий поток, сбивавший с ног и увлекавший по острому каменистому руслу.
Во мне роились страшные подозрения, что смерть, болезнь, разлуки, безоговорочная сдача на милость земного притяжения, разные «нельзя» и «невозможно» – всего лишь вредные привычки, которые люди перенимают друг у друга.
Я мечтала овладеть пятью сверхъестественными способностями: божественным зрением, божественным слухом, чтением мыслей, проникновением в свои и чужие прошлые жизни, а также волшебной возможностью появляться в любом месте на этой планете.
И для этого имелись причины. В 90-м от меня навеки уезжала в Иерусалим моя золотая подруга, писатель Дина Рубина.
До дня ее отъезда, до того самого мгновенья, когда Динкин самолет из Шереметьева оторвался от взлетной полосы, я отказывалась верить, что она улетает навсегда. Мы встречались, смеялись, ни с кем я, наверное, столько не хохотала, сколько с ней. А я со многими хохотала. До сих пор, встретив человека, я смотрю первым делом: удастся ли мне с ним похохотать? И если да – то становлюсь ему верным товарищем и уж пребываю им до своего последнего вздоха, даже если он со временем впадает в необратимую хандру.
Правда, по крупному счету у Динки всегда было трагическое мироощущение. Все в ней дышало трагедией – и форма, и содержание. Катастрофы Вселенной лежали на ее плечах, драмы всех времен и народов терзали ей сердце, горечь встречного ранила ее душу.
– Как подумаю, что в Индии и Пакистане люди убивают друг друга, – жаловалась она, – все! Эта мысль наваливается на меня ночами, душит и не дает спокойно спать.
– Вот Динка – человек, – ставил мне ее в пример мой муж Лёня. – Любая неприятность – ЕЕ неприятность. А у тебя? Даже твоя неприятность – не твоя.
Лёня преувеличивал. Как раз я очень страдала, что мы наверняка больше не увидимся с Динкой. Никто ведь из нас не колесил тогда по разным странам – только дипломаты ездили уговаривать друг друга не развязывать мировую ядерную войну, пока не придет пора.
А те, кто просто-напросто собирался благостно пожить под каким-нибудь другим небом, подышать иным воздухом, почувствовать, что в любой точке нашей планеты человек человеку племянник, – считался предателем своей прекрасной родины.
Мы познакомились в Москве, Дина Рубина была уже маститым писателем. «Я старый молодой писатель», – говорила она о себе (естественно, если человек в шестнадцать лет начал печататься в московских литературных журналах, будучи ташкентским девятиклассником!).
Она подписала мне свою книгу рассказов и повестей «Уроки музыки», изданную в Ташкенте: «Маринке Москвиной – пока мы молоды, пока недурны собой, пока не мафия…» (в столичном издательстве «Советский писатель» ее повести восемь лет готовились к выходу. Книга «Двойная фамилия» вышла только за несколько дней до отъезда).
Ну ничего, не место красит человека. Книжке «Уроки музыки» в Болгарии присудили премию. Дину Рубину торжественно стали зазывать на церемонию вручения. Но никто ее, конечно, не выпустил из Советского Союза.
К тому времени Динка стала москвичкой, но такой, окраинной. Большой семьей – муж Боря Карафелов, живописец, сын Дима и маленькая дочка Ева – они жили в крошечной квартире в обшарпанной пятиэтажке на улице Милашенкова, напротив пивзавода Будаева. Этакий московский Гарлем. В подъезде вечно крики, ругань, пьяные драки.
– Маринка! Сегодня мне надо было встретить на автобусной остановке моего американского переводчика, – рассказывала она. – Я прибралась в квартире, принарядилась, а когда вышла из подъезда на улицу, кто-то из окна бросил в меня яйцо. И попал!
«Разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной», – сказал Владимир Набоков. Такое впечатление, что ироничный взгляд Дины вперед нее появился на свет и, бросив этот взгляд на мир, она узрела в нем натуру. Недаром нам с ней понравился анекдот фотографа Миколы Гнисюка.
В утробе матери сидят двое близнецов. Один у другого спрашивает:
– Как ты думаешь, ТАМ есть жизнь?
– Не знаю, – отвечает второй. – ОТТУДА никто еще не возвращался.
…Когда уезжала от меня Динка в дальние страны, в теплые края, она подарила мне на прощание голову африканца, выполненную из терракоты в реалистической манере и в натуральную величину.
– Еле добралась до тебя, – сказала она своим неподражаемым голосом, явившись ко мне среди бела дня, чего с ней никогда не бывало: днем она обычно работала. – Я шла по улице с этой непокрытой головой, нежно прижимая ее к груди, – и хотела пройти так в метро мимо контролера. Вытаскиваю из кармана проездной, а она мне говорит:
«Гражданочка! Одну минуточку! Вы вот часть тела несете, за часть тела – как вообще?..» Я говорю: «Это же скульптура». А она – знаешь, как они это делают? – свисток в зубы и грудью на тебя: «За часть тела, – мне говорит угрожающе, – собираетесь оплачивать проезд?»
– Я отвечаю терпеливо, – рассказывала Дина. – «Поймите, это фрагмент скульптуры Родена, был такой замечательный французский скульптор, может быть, вы слышали – его выдающиеся работы “Поцелуй”, “Весна”, “Мыслитель”»… Та немного смягчилась, но говорит очень строго: «Зачем же вы ее несете тогда просто так? Ведь неприятно же смотреть! Голова без тулова?» «А что мне с ней делать? – спрашиваю. – Куда ее?» Она говорит: «Ну, в сумку положите». Я говорю: «Вот, авоська в кармане плаща». – «Ну, в авоську». Я положила голову негра в авоську, и она, качаясь, поплыла со мной рядом по перрону…
