ЭММА
Из архива «Советов читателям»
Дорогая тетушка Эм!
Как привлечь внимание парня? Я совершенно не умею флиртовать, а вокруг столько девушек намного красивее и умнее меня. Но я уже устала оттого, что на меня не обращают внимания. Может быть, мне как-то измениться? Что мне делать?
Растерянная из Беннингтона
Дорогая Растерянная!
Не нужно быть никем иным, а только самой собой. Нужно просто заставить парня посмотреть на тебя еще раз. Для этого существует два пути:
1. Перестань ждать, возьми инициативу в свои руки и заговори с ним. Спроси, знает ли он ответ на задачу под номером 7 в твоем домашнем задании по математике. Скажи, что он был великолепен на школьном смотре талантов.
2. Начни повсюду ходить голой.
Выбор за тобой.
С любовью, Тетушка Эм
Когда мне не спится, я натягиваю поверх пижамы кардиган, сажусь на крыльце и представляю, как могла бы сложиться моя жизнь.
Мы с Генри и Джейкобом ждали бы ответа из приемных комиссий колледжей. Я бы откупорила бутылку шампанского и разрешила сыну выпить стаканчик, когда он принял бы окончательное решение, куда поступать. Тео не прятался бы в своей комнате и не старался изо всех сил сделать вид, что он не член нашей семьи. Наоборот, он сидел бы за кухонным столом и разгадывал кроссворды в газете. «Три буквы, — сообщал бы он и читал вопрос: — Там часто обретают надежду». Мы все стали бы отгадывать. Бог? Небо? Арканзас? Но правильно угадывает Джейкоб: ДОМ.
Наши сыновья каждую четверть попадали бы в перечень «Наша гордость». И люди в магазине смотрели бы мне вслед не потому, что у меня ребенок-аутист, или еще хуже, убийца, а потому что завидовали бы моему счастью.
Я не верю в жалость к себе. Думаю, что жалеют себя те, у кого много свободного времени. Вместо того чтобы мечтать о чуде, надо учиться делать чудеса своими руками. Но Вселенная знает способ наказать за потаенные секреты и желания; и чем сильнее я люблю своего сына — чем больше Джейкоб становится звездой, вокруг которой вращается моя жизнь, — тем чаще представляю себе, кем могла бы стать, представляю себе женщину, которая как-то затерялась в рутине воспитания ребенка-аутиста.
Будьте осторожны в своих желаниях.
Вот представлю свою жизнь без Джейкоба, и желание может исполниться.
Сегодня я слушала показания свидетелей. И, как и говорил Оливер, наш черед еще не настал. Но я видела лица присяжных, когда они смотрели на Джейкоба, — такое выражение я видела и тысячу раз до этого. То же мысленное дистанцирование, то же едва уловимое понимание, что «с этим парнем что-то не так».
Потому что он общается не так, как они.
Потому что он горюет не так, как они.
Потому что он говорит и двигается не так, как они.
Я изо всех сил боролась за то, чтобы Джейкоб учился в обычной школе, — не только для того чтобы он видел, как общаются другие дети, а для того чтобы дети видели его и понимали, что «другой» не значит «плохой». Но, говоря откровенно, не могу сказать, что его одноклассники усвоили урок. Они часто ставили его в сложные социальные ситуации — «Заставь дурака богу молиться…» — а потом всю вину возлагали исключительно на его плечи.
И сейчас, после всей проделанной мною работы в обычной школе, он в зале суда «погряз» под уступками, на которые пошел суд, чтобы удовлетворить его особые потребности. Его шанс на оправдание — диагноз «аутизм». Настаивать в данный момент на том, что он такой, как все, — значит, своими руками засадить его за решетку.
Много лет я отказывалась делать скидку на синдром Аспергера, теперь же это единственный шанс Джейкоба.
И внезапно я бегу, как будто от этого зависит моя жизнь.
Начало третьего ночи, на двери пиццерии табличка «Закрыто», но светится крошечное окошко наверху. Я открываю дверь, ведущую на узкую лестницу, взбираюсь по ступенькам к конторе адвоката и стучу.
Открывает Оливер, одетый в тренировочные брюки и старую футболку с вылинявшей картинкой, на которой человек с волосатыми медвежьими руками. «Поддержи вторую поправку» — гласит надпись. У Оливера красные глаза, на пальцах следы чернил.
— Эмма? — удивляется он. — Что-то случилось?
— Нет, — отвечаю я, протискиваясь мимо него.
На полу коробки из-под еды и пустая двухлитровая баклажка «Горной росы». Пес Тор спит, положив морду на зеленую пластмассовую бутылку.
— Нет, все в порядке. — Я поворачиваюсь к нему лицом и начинаю сбивчиво объяснять: — Сейчас два часа ночи. Я в пижаме. Я просто бежала сюда…
— Бежала?
— …моего сына посадят в тюрьму. Нет, Оливер, ничего не в порядке.
— Джейкоба оправдают.
— Оливер, — требую я, — скажи мне правду.
Он убирает стопку бумаг с дивана и тяжело присаживается.
— Ты знаешь, почему я не сплю в два часа ночи? Пытаюсь написать вступительную речь. Хочешь послушать начало? — Он поднимает лист бумаги, который держал в руке. — «Дамы и господа! Джейкоб Хант…»
Он замолкает.
— Что?
— Не знаю, — отвечает Оливер.
Он комкает лист, и я знаю, что сейчас он, как и я, думает о случившемся с Джейкобом припадке.
— Не знаю, черт возьми! «Джейкоб Хант выбрал себе адвоката, которому лучше было бы остаться кузнецом» — вот как. Не стоило мне соглашаться на твое предложение. Не стоило ехать в полицейский участок. Нужно было посоветовать тебе опытного адвоката, который криминальные дела щелкает как семечки, а не делать вид, что у такого новичка, как я, есть хотя бы полшанса выиграть это дело.
— Если ты таким образом пытаешься меня приободрить, то у тебя плохо получается, — говорю я.
— Я сказал тебе, что меня уже тошнит…
— Что ж, по крайней мере, честно. — Я сажусь рядом с ним на диван.
— Хочешь откровенно? — спрашивает Оливер. — Я понятия не имею, прислушаются ли присяжные к защите. Я боюсь. Боюсь проиграть. Боюсь, что судья сочтет меня мошенником.
— Я постоянно боюсь, — признаюсь я. — Все считают, что я мать, которая никогда не сдается. Что я оттащу Джейкоба от края пропасти сотню раз, если придется. Но иногда по утрам мне просто хочется натянуть на голову одеяло и остаться в постели.
— И мне частенько этого хочется, — говорит Оливер, и я прячу улыбку.
Мы сидим, откинувшись на спинку дивана. Голубоватый свет уличных фонарей превращает нас в привидения. Нас в этом мире больше нет, одна оболочка.
— Хочешь услышать по-настоящему печальное признание? — шепчу я. — Ты мой лучший друг.
— Ты права. Это действительно печально, — усмехается Оливер.
