Итак, он взялся за инсталлирование картин и графики, соединяя несоединимое, развешивая на крючки и расставляя по столам, подсвечивая все наши чудом добытые сокровища настольными лампами. Получилась грандиозная, хотя и разноперая выставка.
Клон Поленова, заключенный в шикарную золоченую раму, которая всей своей внушительностью не оставляла сомнений в подлинности картины. Черно-белый керамический медведь Бартенева, вышитый натюрморт и немного пыльный итальянский пейзаж, принесенный Евгением Августовичем, соседствовали с брутальной фотографией голого Олега Кулика, доящего огромного дога, и шелкографиями бледных человечков Бильжо. Также украшали выставку мистические полотна и кристалл Сержа Рокамболя, небольшая лиричная картина с изображением горной гряды Гребенщикова, выразительный портрет девушки в исполнении Макаревича и много чего еще.
Впрочем, публика собиралась вся своя, мы силились разглядеть в малочисленных незнакомцах именитых и, главное, богатых коллекционеров, но – увы!..
Ладно, Шишкин вышел к столу, на котором уже стояла Иркина тибетская чаша, взял в руки деревянную колотушку и приготовился ударить в “гонг”.
Внезапно Вавилов исчез, буквально растворился в воздухе, я побежала его искать и обнаружила в кафе:
– Пора начинать мероприятие! – говорю я.
Он встал, как-то нерешительно двинулся в зал, понуро предстал перед публикой и грустным голосом неожиданно объявил, мол, формат встречи придется изменить, поскольку нет того собрания, на какое мы рассчитывали, так что аукцион объявляется недействительным, но если кто-то готов что-нибудь купить – поднимите руки.
Шишкин в недоумении пожал плечами. Тут поднялся – не то, чтобы лес рук, но всё же часть присутствующих робко подняли руки, и мы с Лёней, воспользовавшись заминкой, закричали:
– Даешь аукцион!
Так Шишкин начал один из своих блистательнейших аукционов, ничуть не хуже известных публичных торгов, где, по слухам, мэр Лужков даже продал свою кепку!
Лёня надел белые перчатки, изящно дополнившие черный костюм, в котором он обычно снимается с Луной, и приготовился выносить на суд публики произведения.
Изысканный, строгий, в белоснежных перчатках, он подносил и ставил на мольберт работы. Начали с Бильжо. Не пошло. Тогда Шишкин сказал:
– Ну, что ж, господа, выставляем сразу “сливки”!
И они выставили Костю Батынкова. Начальная цена – сорок тысяч рублей.
Народ притих, никто не решался вступить в борьбу. Смотрю, Лёня мне яростно подает знаки, давай, мол, покупай ты! Я подняла руку. Шишкин три раза стукнул колотушкой по чаше, и она одобрительно загудела.
– Картина продана!
Все ахнули, ситуацию раскачали.
За голого Кулика началась нешуточная борьба, победила Лена Куприна-Ляхович, вот тогда и понеслось: Шишкин был в ударе, метал громы и молнии, расхваливая художников на все лады, и до того завел публику, жонглируя деревянной колотушкой, что Тишков едва успевал подносить картины и фотографии. За мою картину “Синяя птица” вместе с книгой “Учись видеть” боролись дельфинцы Александр и Николь Гратовские с Женей Маршинским, подняли цену до двадцати тысяч рублей. Лот ушел к Гратовским. Следующий мой лот – книга “Мусорная корзина для Алмазной сутры” с иллюстрацией к ней Тишкова – была продана быстро и без борьбы.
Самыми темпераментными покупателями оказались милейшие мама и сын, юноша приобрел литографию с ангелом Васи Власова, Лёнину Луну, освещающую Тайвань, и здоровенную картину маслом “Выпь в камышах”; мама задумала украсить луной над Тайванем свою спальню, а “Выпь в камышах” подарить невесте сына.
В итоге “с молотка” ушло более половины лотов, так что смело можно сказать: аукцион удался на славу. Заключительным аккордом стала роскошная золотая рама с Поленовым, и этот комплект мгновенно снискал покупателя!
После чего Шишкин торжественно объявил аукцион закрытым.
А на экране в просторной красной рубашке появилась Ира со вскинутыми в танце руками. К фортепиано вышла Полина Осетинская, знаменитая пианистка. Я-то знала, что она подруга Иры, а она – что я тоже – нет, поэтому не ожидала встретить меня на этом зажигательном мероприятии.
С Полиной мы изучали хинди по телевизору в передаче “Полиглот”. Любой здравомыслящий человек бы на моем месте с благодарностью отклонил подобное предложение, наш сын Серёжа не переставал удивляться: “Это каким надо быть бездельником, чтобы взять и ни с того ни с сего изучать хинди…”
Но Ира сказала: “Иди обязательно! Просто позор будет, если откажешься. Такое классное предложение!” А мы ведь не знали с ней, что Дима Петров будет преподавать латинскими буквами, мы думали – шрифтом деванагари. И всё равно она меня послала на этот подвиг.
Ночи напролет я зубрила, записывала, выписывала, ни свет ни заря освежала в памяти, старалась из последних сил, глотая слезы, – уже у всех начало получаться, только не у меня, уж нового материала – полтетради, а я еще старый никак не освою, все у меня конструкции разговорные поехали в разные стороны, ни по-русски больше не получается, ни на хинди, застряла где-то посередине. К тому же на всём скаку мне тоже выдрали “колченого”: так что – озарить мой провал на ниве языкознания лучезарной улыбкой не представлялось никакой возможности.
Лёня говорит:
– Ерунда, всё отлично! Да за одно то, что ты решилась там сесть среди них, – тебе орден надо дать. Они все – кто на сорок лет тебя младше, кто на двадцать, а ты наше поколение представляешь, стариков самоучек, нам что – на свалку? Нет, мы тоже учиться хотим. Ирка права: неважно чему, неважно, что нам это не пригодится, а мало ли? И вообще, то, что ты в студию смогла прийти, несохранная, не потерялась по дороге, восьмой день с утра выходишь из дома в приличном виде, сидишь без очков, не кашляешь, не чихаешь, тебе тугоухость поставили, а ты что-то слышишь, разбираешь, что Петров говорит, тем более на хинди, в твоем возрасте многие вообще на улицу носа не высовывают, так им опротивел этот мир. Подумаешь, телефон забыла и с тобой никто связаться не может, ни шофер, ни редактор, ты им сказала бы – вы отдаете отчет, сколько мне лет? А я к вам бегаю, хинди изучаю. Ты просто герой – в чистом виде, и на этом стой. А то, что все уже нас моложе, красивее и умнее, это неважно, нам главное живым бы быть…
В общем, Полине был нужен человек, который переворачивает страницы нот. Пыль с фортепиано она сама смахнула, сама поставила один стул на другой, чтобы сидеть повыше, а играть и одновременно переворачивать ноты – это сложно для музыканта, вот она меня тихо спрашивает:
– Марина, вы умеете читать ноты?
– Нет, – говорю.
– Ничего, – сказал Полина, – садитесь рядом, я вам буду кивать.
И зазвучала божественная музыка, что-то рождественское, Иркино любимое, все слушали Осетинскую и смотрели на Иру. Одна только я глядела во все глаза на Полину, чтоб, не дай бог, не прокараулить кивка. Над фортепиано горели лампочки, Полина играла, я листала страницы, Ира парила над нами в огненном платье, закрыв от блаженства глаза.
