Как-то Заволокин нашел на чердаке огромный самовар. Темный, прокопченный пузатый агрегат. Он потер тряпочкой бочок, в лунке засияла, вспыхнула огненная латунь. Завернул его во фланелевую рубашку, уложил в рюкзак. А шагали по сорок километров в день! Чертов самовар тяжелый, носиком да краником, круглыми боками, литыми ручками – бьет и бьет по хребту. Как же он обрадовался, когда увидел почту!
Саша купил ящик, свернул самовару носик с краником, а то не помещался, упаковал и отправил маме посылку. Мама работала в Пучеже на почте. Подруги прибегают:
– Сын тебе посылку прислал!
Всей почтой торжественно вскрыли ящик, из него глянули на Сашину маму черные бока самовара со свернутым носиком, сломанным краником. Она его достала, и на дне пустой коробки нашла два холодных уголька.
Ой, как она плакала!
Очарованный собиратель, он и не заметил, как окончил институт, и послали его школьным завучем в деревню Мосты Краснодарского края преподавать французский.
Ученики почтительно звали его Дядя Саша Силь Ву Пле.
Зое Ивановне он писал отчаянные письма с иллюстрациями:
“Дорогая Зоя Ивановна! Спасу нет! Не дают проходу! По деревне ходят толпы девиц, распевают под окном:
Вы налейте мне вина
Терпкого да крепкого.
Полюбила я, девчата,
Нового директора!
Да еще председатель колхоза явился сватать за меня дочку. «Дом тебе, – говорит, – отпишу, “москвич” подарю, ни в чем нуждаться не будешь!»”
Заволокин срывался, мчался на перекладных в Москву, на Волхонку, прямо в Пушкинский музей. Встанет и стоит четыре часа в очереди – то “импрессионисты”, то “Махи на балконе” Гойи, то “Улыбка Джоконды”… “Гробница Тутанхамона” заинтриговала ли его, не знаю. Но в один прекрасный день он в Мосты не вернулся.
Скитался, мыкался, у него тут был дядька из Пучежа – постовой милиционер на Волхонке. Подружки по экспедициям устроили в типографию при Доме ученых, потом в Книжную палату, и через некоторое время обнаружил он себя архивариусом Ленинской библиотеки.
Это был счастливейший период: Саша Силь Ву Пле двинулся по антикварным и букинистическим магазинам. Редкостные литографские репродукции, факсимильные издания с вклейками ручной печати, мелкая пластика, скульптурки, шкатулки, старинные монеты, геммы, браслеты, колье, пермский звериный стиль… Медные бляхи… Открыточки, картиночки… В “Пушкинской лавке” за памятником первопечатника Фёдорова, в “букинисте” на улице Кирова, в антикварном – в проезде Художественного театра – всё это стоило денег, даже открытки, иные – немалых. Особенно авторские, напечатанные на ручных станках. У некоторых на обороте имелись автографы, стихи, поздравления – написанные от всего сердца, выцветшими коричневыми чернилами. Такие открытки – самые желанные, они были самоценны.
– А что? – Лёня говорил. – Собирать открытки легко, отдавая по два-три рубля, незаметно для бюджета отрывая от стипендии или зарплаты. Другие ведь покупают пиво или сигареты каждый день, а ты – пару-тройку открыток, потихоньку приобретая коллекцию уникальных изображений, волшебных образов, которые можно будет рассматривать после, сидя на койке своего общежития, пряча их в ящик деревянной казенной тумбочки, прикрывая учебником анатомии Привеса, огромной коричневой книгой. Под ней у меня, – он рассказывал, – тоже хранились открытки с репродукциями картины Питера Брейгеля Младшего “Охотники, идущие по первому снегу”, гравюры с изображением носорога, пера самого Дюрера, “Остров мертвых” Бёклина или “Плот «Медузы»” Жерико.
Букинисты звонили Заволокину: “Саша, приходи!” Раз как-то предложили настоящую литографию художника из прошлого века в размер открытки.
– А что это?
– Открытка, но литографская, напечатанная художником.
Он купил.
На ней – Пьеро, в руке подсвечник, вокруг виньетки. В правом нижнем уголке инициалы “И.В.” неизвестного художника. Всё это напоминало иллюстрацию к Блоку, к пьесе “Балаганчик”. Видимо, иллюстратор из “Золотого Руна”, журнала “мирискусников”. А на обороте надпись чернилами от руки:
“Имею честь пригласить вас на вечер короля поэтов Игоря Северянина.
Встреча состоится в среду в 22:00 в кафе «Бродячая собака»”.
– Мы когда познакомились, – говорила жена Саши Саша, голос с хрипотцой, сплав грузинки с француженкой, около нее всегда на столе чашка черного кофе, в пальцах сигарета, на коленях рыжий зеленоглазый кот Шурик, у ног – чистокровный француз Федя, благородный бульдог, – я звоню на работу – в библиотеке его нет. “Где ты был?” – спрашиваю. “Да я за два часа всё сделаю и бегу по букинистам и мастерским художников!” – “А вот эти женщины в платках – неужели малявинские?!” – “Да! – он радостно отвечает. – Ты поверни, поверни!” Я поворачиваю литографию, а там – “рупь двадцать”! Это ему в букинистическом дамы оставили. Боже мой! В чем он был! Обут не по погоде, и вообще. Какой “хвостик галстука в боковом нагрудном кармане”?! Он забыл обо всём на свете. Мебель – старая рухлядь! Я к нему пришла выпить чашечку кофе – и подо мной чуть стул не развалился. Ел одни пельмени, то варил, то жарил, всё бегал по антикварным магазинам.
– С какой стороны посмотреть, – замечала достойная Зоя Ивановна Кирнозе. – С французской – возможно, он был одет черт знает во что, а с точки зрения Пучежа – Саша был истинный франт. Он первый в Москве сшил сам себе джинсы! Добыл где-то швейную машинку и сшил!
Вскоре Заволокин познакомился с вдовой Фалька, Ангелиной Васильевной Щекин-Кротовой. Ангелина Васильевна была умная, с юмором, очень наблюдательная, даже злая. А он красивый парень, молодой, абсолютно преданный искусству. В том, что у него жена француженка, Ангелина усматривала особое обаяние. Париж! Да, Париж! Всегда свободный воздух свободного Парижа!
[3]
Фальк пробыл в Париже десять лет и возвратился в Россию в 1937 году. Благо, его не приняли за “французского шпиона”, как несчастного Казимира Малевича – за “германского”. У того прошла выставка в Берлине, а когда художник вернулся в Ленинград, моментально был арестован по обвинению в шпионаже. Следователь допытывался: “О каком сезаннизме Вы говорите? О каком кубизме проповедуете?” Хорошо, он оставил картины в Германии, а то бы их все уничтожили.
До отъезда Фалька во Францию его мастерская находилась в доме Вхутемаса на Мясницкой. Но туда уж не было возврата, в той квартире осталась третья бывшая супруга Фалька Раиса Идельсон. Ангелина Васильевна, четвертая жена, познакомилась с ним в тридцать девятом, они прожили вместе двадцать лет – всю оставшуюся жизнь Фалька.
Не имея ни кола ни двора, Фальк отправился в путешествие с летчиком Юмашевым. Прославленный “сталинский сокол”, перелетевший через Северный полюс в Америку, простер над Фальком крыло. Благодаря его высокому покровительству досталась Фальку просторная мансарда на чердаке знаменитого Дома Перцовой, где домоуправ упорно пытался устроить общежитие для уборщиц Военной академии имени Фрунзе.
