В Тбилисском музее истории Карвасла плотник-грузин сколотил огромный стол – из дерева, а не ДСП. Покрасил его черной краской. В зале занавесили окна, сгустили полумрак. Привезли соль – соль у них турецкая, собственной соли в Грузии нет. А под потолок подвесили экран.
Сработанный на славу деревенский стол, который лучше всего было бы уставить яствами, как в фильме “Не горюй”, провозглашать заздравные тосты и петь многоголосые грузинские песни, Лёня покрыл стеклом и выстроил снежный ландшафт из ста килограммов соли с озером во льду.
Над соляными горами на стену спроецировал видео: живые морозные узоры рисует он солью своими руками. Мерцающее голубое сияние отражается в озере, освещает маленького лыжника на берегу.
Это сам Лёня в детстве под песню Сольвейг из оперы Грига медленно идет по снежным холмам на лыжах-зубочистках, шапка и курточка у него – из шерстяных ниточек. На лыжной прогулке на краю леса, у берега пруда, среди заснеженных уральских гор.
Ландшафт его памяти, в котором снег имеет вкус соли, горький и сжигающий всё, оставляющий космос над головами, – всего лишь соль, рассыпанную по столу, пришли посмотреть толпы людей. В том числе грузинский министр культуры вместе с нашим начальником по культуре сидели на низенькой скамеечке плечом к плечу и завороженно смотрели на мерцающие небесные узоры.
Так началось путешествие маленького лыжника из уральской глубинки по странам и континентам огромной Земли. Отталкиваясь тычинками палочек, перебирая лыжи, нитяной человечек понесся по соляному простору, а вместе с ним и сам художник, Тишков, размахивая руками, разгребая пространство, поехал-помчался на поездах, на самолетах, на перекладных. Его встречали уже со столами, с мешками соли, с аппаратурой для воспроизведения музыки и видео. Москва, Лондон, Саратов, Красноярск, Варшава, Ижевск, Санкт-Петербург, Рига, далее – везде!
И вот из Вьетнама в Министерство культуры приходит депеша – привезите, покажите и нам ту самую соляную картину известного русского художника Леонида Александровича Тишкова.
– Отлично! – сказал Заволокин, у него было поразительное чутье, он смотрел в корень, – благо не надо городить ящики для упаковки этой картины, оплачивать двадцать грузчиков и транспортный самолет для перевозки, а просто прилетит сам автор, вытащит из кармана человечка, насыплет сугробы из соли – вот и чудо!
И мне улыбнулась фортуна – я тоже полетела во Вьетнам, уж очень меня всегда привлекали восточные страны. Мать моя, Люся, удивлялась: “Мариночка! Бабушка у тебя цыганка по партийной линии, мама полуцыганка, а ты – буддистка?!”
…Нет, я не буду рассказывать, как выбрались мы из “боинга”, разминая усталые члены, и покатили в Ханой по мосту, пересекая излучину Красной реки. Какой изморосью, клочьями тумана встретил нас волшебный город с его разноцветными башенками, устремленными ввысь. Какие по обочинам дороги вскипали божественные дерева – магнолии, мимозы, пальмы и секвойи, касаясь малахитовыми кронами нависших туч, а меж стволами в три обхвата пружинящей походкой с коромыслом на плече в классической вьетнамской островерхой шляпе несли торговцы горы ананасов, охапки роз, опять-таки – шляпы из соломы, воздушные шары. Лирическим пейзажам и особенностям национального колорита здесь уже нет ни времени, ни места.
На исполинском баннере “Центра Художественной и Культурной Выставки Вьетнама”, а также “Центра по Обмену Культуры Народов” – на фоне зубчатой Кремлевской стены, Спасской башни, Колокольни Ивана Великого и собора Василия Блаженного – было начертано аршинными буквами:
“Дни Российской Культуры во Вьетнаме!”
Хор Пятницкого
Инсталляция “Сольвейг” Тишкова
Лёню радушно привечали, и у него было три помощника: ассистентка – Ань, переводчица – Хань и гид – Линь. Три эти грациозных существа немедленно устроили ему встречу на высшем уровне с директором Дома Культуры.
Тишков держал спич:
– Я люблю Вьетнам! – сказал Лёня. – Еще будучи школьником, я рисовал сатирические плакаты против американских агрессоров.
– А мы так любим Россию! – воскликнул директор. – Мы сделаем для вас всё, что захотите! И если нужно – у нас есть русская водка!
– Берегите ее, – ответил Лёня. – Мы вам скажем, когда она понадобится.
К его приходу выставочный зал от пола до потолка вьетнамцы выкрасили эмульсионной краской, причем прошлись раза четыре, поэтому больше минуты невозможно там было находиться: ядовитые испарения жгли глаза и дыхательные пути. Он еле остановил этих оголтелых маляров, когда с валиками и стремянками они целеустремленно шли на пятый круг.
Зато работники по организации внутреннего пространства оказались на редкость расслаблены и безмятежны. Их пришла целая дюжина, и каждый себе на уме. Один из них, ветеран вьетнамо-американской войны, похожий на старика Хоттабыча, явился на построение инсталляции “Сольвейг” во хмелю и важно командовал: в центре поставить цветы, а по краям повесить шторы.
Приволокли экран во всю стену для видео проекции, но повесили его не той стороной – лакированной, отражающей свет.
– Так гораздо красивее, – уверяли они Леонида.
Им было неохота перетягивать экран. Они курили, делали вид, что не понимают, в чем фишка, сидели на корточках, из стороны в сторону качали головами.
– Они потому так спокойны, – объяснял секретарь российского посольства, – что знают: мир не перевернется. Всё – не торопясь, в последнюю секунду…
Жаловаться некому, Заволокин по прибытии в Ханой сразу завертелся в высших сферах – его водили под ручку члены Компартии Вьетнама, устраивали собрания и торжественные встречи в Министерстве культуры.
Оставленному один на один с местными работягами Лёне пришлось наорать на них, вращая глазами и театрально жестикулируя: молодое поколение русский язык уже не помнило, а английский еще не выучило.
Взбучка подействовала. Быстро поменяли экран, составили вместе два стола, накрыли черной тканью, ткани во Вьетнаме – море. К двери подъехал мотороллер, на заднем сиденье маленький человечек держал двухметровый лист оргстекла. Как они ехали по городу, как их не сдуло с дороги вместе с мопедом, одному вьетнамскому богу известно.
Кстати, о вьетнамских богах. Пока Лёня боролся за свое место под солнцем, прямо во дворе Культурного Центра я увидела древний белый храм с высокими ступенями, такими старыми, что от ступней молящихся был сточен камень. Я поднялась и вошла под его прокопченные своды. Меня окутали ароматы сандала, мирры, пачули, повсюду курились дымные палочки, горели масляные лампы, мерцали свечи. В алтаре возвышалась сияющая золотая статуя, вернее погрудный бюст, украшенный гирляндами цветов.
Объятая трепетом, я склонилась в глубоком поклоне. Возожгла свечи, воскурила благовония, а уходя, дай, думаю, полюбопытствую – кто этот святой? Явно не Будда. Видимо, неизвестный мне вьетнамский Бодхисаттва.
Каково же было мое удивление, когда я обнаружила, что это бюст Хо Ши Мина, старого доброго председателя президиума Компартии Вьетнама. После чего я долго сидела на приступочке древнейшего храма с дядюшкой Хо в алтаре.
