– Я порвал с издательством, – воскликнул Коля. – Там пошла чертовщина – кто эмигрировал в Нью-Йорк, кто скрывается от налогов, какие-то козни, заговоры, интриги… А мне-то что до всего до этого? Я вообще, когда рисую, имею в виду не издателя, а Создателя.
– В детстве, бывало, я никому этого не рассказывал, – с пылающими глазами он произнес на прощание, – просыпаешься – и весь дрожишь хрен знает от чего. А сейчас я это забыл!
Он отдал мне картинку и пошел – в своих штанах без единой пуговицы, такой независимый, с сумкой через плечо.
Блаженные, сумасшедшие, цыгане с медведями приплясывали на улицах.
Одна только встретилась статичная женщина кавказской национальности, застывшая в тусклом переходе на “Павелецкой” – в одной руке у нее был зажженный фонарик, а в другой она держала картонку с надписью “ФАНАР”.
Герои старались обозначить себя, как в пьесах Беккета. По вагонам шагал седой всклокоченный старик с табличкой на шее: “Я – сирота”. У вокзала стоял человек в рубище, похожий на разорившегося короля Лира, “Мне – 99 лет” гласило объявление у него на груди.
Какой-то пьяный выпрашивал деньги:
– Подайте, – он говорил, – в честь праздника осеннего равноденствия!…
Главное, все лица знакомые! Мне показалось, я схожу с ума. Иду в метро, по улице, в автобусе – одни знакомые! Тут не осталось незнакомого лица!..
Наверное, и правда теперь уже не время для страха, как говорил Тот, кто пришел за Богородицей, когда настала пора, – …а время для любви.
Да и не стоит терять из виду совершенство Вселенной…
Возвращаюсь домой – звонит мама, приехал из Саратова ее бывший муж Роман Байкалов.
– У меня мужья такие смешные, – говорит она, – и бывший, и нынешний! Я им рассказываю что-нибудь, а у них, у обоих, глаза слипаются! Я им: “Ну, ложитесь, спите!” А они: “Нет, мы чай пойдем пить!” Умора!
– Ты меня, Маруся, не знаешь и не ценишь, – серьезно сказал мне однажды Байкалов. – Я раньше был очень здоровый, огромного роста, голубоглазый, с пшеничными усами. Она всё выдумывает, твоя мамаша, что вышла за меня по оплошности.
А в этот раз приехал – в военном кителе, штаны галифе с лампасами, как всегда, а на груди – голые металлические станки от орденов.
– А где пластмассовые планки? – спросила мама.
– Я приложил к груди горячий хлеб, – ответил Байкалов, – и они оплавились.
Так вот этот наш Байкалов написал книгу под названием “Бои и сражения Наполеона”, которая вышла в солидном военном саратовском издательстве. Она огромная, тяжеленная, Байкалов ее сорок лет писал, десять – издавал, а теперь привез в Москву дарить двоим своим лучшим друзьям. Но оказалось, что один ослеп, а другого давно нету на белом свете.
Как же можно откладывать всё в такой долгий ящик?
Нет, понятно, человек царит в преходящем. Его слава эфемерна. Если хотя бы попробовать осмыслить это, вся наша суета исчезнет, уступив место полному благородства безразличию.
Несколько лет, черт побери, я прожила в ожидании какого-то упоительного сообщения. Кажется, достаточно, чтобы погасить всякую надежду.
– Да! – сказал Юрик, тщательно обследовав погрызенную картинку. – Это следы собачьих зубов и слюней. К тому же она перемазана с двух сторон в помёте какой-то крупной птицы. Мое терпение иссякло. Звони Елене и говори, что ты расторгаешь с ней договоренность!
Я стала звонить, я звонила на протяжении получаса, собравшись с духом, набравшись смелости, будучи на сильном взводе, решившись перейти Рубикон и сжечь корабли. Всё время было занято. В конце концов обнаружилось, что я набираю свой собственный номер.
Тогда мы с Юриком поджарили яичницу, съели по бутерброду с сыром. И вот я, увы, уже не с тем запалом набрала ее номер.
Она взяла трубку.
– Ало?
Я почему-то не сразу откликнулась.
– Ало!..
– Елена Федоровна? Это Маруся.
– Ну, здравствуй, Маруся, – сказала она своим голосом ночным.
Как странно, что мир катится в тартарары, в тумане предвечного хаоса рушатся цивилизации, а голос человека остается неизменным.
– Звоню вам сказать, что расторгаю нашу договоренность, считаю себя свободной и прошу вас отдать мне рукопись.
– Я что, тебе мало заплатила? – спросила Елена, помолчав.
– Без денег, конечно, не проживешь, – говорю, – но не для этого я написала свою книжку.
– Тогда тебе придется вернуть гонорар.
– Любой издательский договор истек бы за это время. Вы не знаете законов об авторских правах.
Юрик мне подсказывает:
– Я буду с вами судиться.
– Я буду с вами судиться! – говорю я.
Она сказала:
– Судись.
Тогда я решила забыть об этой рукописи. Забыть и всё. Ну не судиться же с ней, в самом деле! Тем более я тот еще сутяжник. Недавно один мой знакомый писатель – боец, не чета мне! – рассказывал, как ему где-то отказали в виски, он пошел в другое место – ему и там тоже отказали, он в третье отправился, ему опять отказали!
Я говорю:
– Да что ж это за наваждение! Такому человеку заслуженному в трех местах отказали в виски!!!
– Не в виски, дура! – воскликнул он. – А в иске!!! Я тебе рассказываю, как я ходил по судам, а не по кабакам, идиотка! Ты и представить себе не можешь, что я уже три года живу на компенсацию морального ущерба!..
Я немного еще погоревала, потом думаю: чего я буду горевать, хрен с ним, мне уж давно пора прибегнуть к технике разочарования. Где ты, подбадривающая трость Гуй-шаня? Опустись на мое плечо, ибо я опять забыла (хотя сколько раз твердил мне в прошлых и позапрошлых кальпах Желтый Владыка!), что важна не честность и преданность, а смутность и непредсказуемость.
Давно сочинил Он свою книгу, давно достиг просветления, а книга Желтого Владыки всё еще не вышла в свет, не достигла глаз читателей.
– Настоящая книга не должна быть напечатана, – Он когда еще объяснял мне. – Мудрые мысли не могут быть прочитаны. Брось эту затею с книгой, не трать попусту времени. Жизнь слишком быстра для слова. Любое наше утверждение вмиг окажется чучелом птицы, чей стеклянный глаз бессмысленно уставится в пустоту. Иди в Царицыно или в другой какой-нибудь парк, там еще не все листья облетели. И посмотри на деревья.
В тот день я вновь услышала свое сердцебиение рядом с травой и листвой.
А ночью мне приснился сон, что я – огромная – стою меж небом и землей.
Из солнечного сплетения у меня во все стороны тянутся сияющие нити. Вокруг – люди, люди… Как стаи птиц или как листья, поднятые в воздух осенним ветром. И солнечными нитями своими я связана с их пуповиной.
