Что касается врагов такого пошиба, которые жаждали бы отомстить Двишину, то, по общему мнению, это было слишком маловероятным. Даже те «черные лесорубы» и браконьеры, которые отправились за решетку не без его участия, вряд ли стали бы ждать возможности расквитаться целых двадцать лет, к тому же многих из них давно нет в живых. У представителей криминальной среды век недолог: водка, наркотики, разгульная жизнь на воле и вовсе не курортная в местах лишения свободы никак не располагают к долгожительству.
Когда Лев, вернувшись в Ивановку, направлялся на очередную встречу, ему неожиданно позвонил Ежалов. Василий Терентьевич сообщил, что нашел источник информации, который на условиях анонимности согласился дать очень интересную информацию. Договорившись о времени встречи, Гуров разыскал в Ивановке улицу Березовую, где проживал один их тех, кого Давишин около двадцати лет назад задерживал по подозрению в изнасиловании и убийстве. Собственно говоря, это мало что могло дать по основной теме их расследования, но было интересно услышать мнение одного из тех, кто находился «по другую сторону баррикад».
Никодим Бурчук оказался сплющенным жизнью, невзрачным мужичком, который жил в просторном, но обветшалом доме. Узнав, кто и зачем к нему приехал, Бурчук смешался и сник. Судя по всему, то, в чем он когда-то принял участие, висело на нем тяжким, неподъемным грузом. Они сидели на лавочке у двора его дома, и Никодим неохотно отвечал на вопросы московского опера. Прежде всего Бурчук (хоть Лев на этом и не настаивал) клятвенно заверил его, что хоть в похищении потерпевшей и участвовал, но в изнасиловании участия не принимал. Да и в убийстве тоже.
– Гришка Вульпагин за Светкой долго бегал, все надеялся, что она купится на его богатства… – нервно затягиваясь дымом сигареты, сдавленно повествовал Никодим. – А она его и видеть не захотела. Ну, Гришка и решил ее проучить. Мол, давайте ее увезем куда-нибудь в глухое место, там попугаем, а потом отпустим – пусть сама, как хочет, домой добирается. В машину затащили ее без проблем и увезли к заброшенному каменному карьеру. Светка, сразу скажу, нас не испугалась. Девчонка была – кремень. Она все допытывалась, соображаем ли мы, что надумали сотворить? Не боимся ли, что за свои проделки нам придется отвечать?..
Как далее рассказал Никодим, он уже тогда пожалел, что ввязался в такую историю. Когда машина остановилась в карьере и Вульпагин с Фипиковым стали вытаскивать ее из машины, она оказала им яростное сопротивление. Рывком высвободив руку, оцарапала ногтями лицо Вульпагину, выкрикнув проклятие в его адрес. Это привело Григория в неописуемую ярость. Он ударил ее в висок кулаком, отчего она сразу потеряла сознание, а потом они с Фипиковым бросили ее на камни и стали зверски избивать. Они долго пинали девушку ногами, пока ее тело не превратилось в сплошной синяк, а потом по очереди изнасиловали. Впрочем, как сразу же понял Бурчук, совокуплялись они уже с мертвым телом. Но для обкурившихся «мажоров» это значения не имело.
Они настаивали на том, чтобы и он проделал то же самое, но Никодим отказался наотрез, крича, что с покойницей «этим самым» заниматься не будет. Только тогда до Гришки и Жорки дошло, что они натворили. Их начало трясти, они принялись собирать камни и завалили ими тело забитой насмерть девушки. После этого все трое быстро уехали, договорившись, что друг друга не выдадут и в случае чего «уйдут в несознанку».
– Когда мы уже заехали в город, Жорка сказал: «Пацаны, вляпались мы в херовую историю. Еще лет двадцать назад за «групповуху» с «мокрухой» давали «вышку». Спасибо «дяде Боре» – отменил расстрел… Но если докопаются, срок все равно нам могут отмерить – мама не горюй!» Гришка ему орет: «Заткнись! И без тебя тошно! Не ссы – все будет, как надо. Пусть сначала нас найдут и докажут. А на крайняк предки пусть скинутся, ментов купят, и все будет шито-крыто. Главное – самим не расколоться!»
Вопреки надеждам «мажоров», Алексей Давишин определил круг подозреваемых достаточно быстро. Когда за Никодимом пришли опера, он понял: дело – дрянь, засыпались… Пусть он и не участвовал в избиении и изнасиловании, но, как соучастник похищения, тоже рисковал отправиться на нары. Когда его привезли в райотдел, Вульпагин и Фипиков были уже там. Жалкие и трясущиеся, они тем не менее «играли в молчанку», надеясь на всемогущую силу денег своих папаш. И те их надежды оправдали. Уже на следующий день стало известно, что опер Давишин попал в ДТП и теперь лежит в реанимации областной клиники. Почти сразу же их отпустили из КПЗ, а еще через день новый опер, которому передали расследование, нашел других подозреваемых, которые, после соответствующей обработки, заключили судебное соглашение и взяли вину на себя.
И хотя возмездие их миновало, трое «мажоров» все равно чувствовали себя в постоянном напряжении, – что, если Давишин выживет, вернется и добьется пересмотра дела? Но когда Давишин вернулся, то, к радости всех троих негодяев, он почему-то сразу же согласился с итогами расследования и решением суда. Как-то раз, проходя по улице, Бурчук издалека увидел уже ставшего майором Давишина. Тот садился в служебную машину, как видно, куда-то собираясь ехать.
– Знаете, это был он, Давишин. Но это был и не он. Правда, мне потом рассказали, что ему на физии делали пластику после ДТП. Ну, тогда стало ясно, почему он стал чем-то наподобие робокопа. Так что, гражданин начальник, что бы вы обо мне ни думали, я если и виноват, то только в том, что помог Гришке и Жорке увезти Светку. Вот… Я почему об этом открыто говорю? Срок давности по статье «Похищение» уже истек. Только не надо думать, что тот проклятый вечер я уже забыл… Хотел бы забыть, да не получается. Мне иногда Светка снится. Приходит и молча смотрит на меня. Просыпаюсь в поту, волосы дыбом стоят…
– А где сейчас Вульпагин и Фипиков? – выслушав Никодима, спросил Гуров.
– Там… – Бурчук указал пальцем куда-то вниз. – Гришка ушел на кладбище лет десять назад от цирроза. Пил беспробудно. Его кодировали, да безтолку. Жена с ребенком от него сбежала года через два, как поженились, жил один. Когда его хоронили, он лежал в гробу весь желтый, как лимон. Его батя умер от рака прямой кишки. Мучился жутко. Жил на обезболивающих уколах. Жорку в Иркутске задавила машина. Года четыре назад это было. Вообще, жил он хреновато. Раза три был женат, детей нет, квартиру отняли коллекторы… Да и я не процветаю. Аукнулась нам Светка, всем аукнулась. Эх, если бы можно было все вернуть назад!..
Закончив с делами в Ивановке, Гуров отправился обратно в Кедровое. По пути он созвонился со Стасом, рассказал ему про звонок Ежалова. Крячко в этот момент беседовал с бывшим подследственным, которому около двадцати лет назад «посчастливилось» общаться с Давишиным, расследовавшим убийство четы пенсионеров.
В Кедровое Лев приехал ближе к обеду. Стас к этому моменту уже вернулся в гостиницу. Учитывая обеденную пору, приятели решили зайти в буфет, чтобы там подкрепиться перед поездкой в Зорянку. Пообедав местными деликатесами – ухой из омуля с шаньгами и пельменями, они заодно обговорили итоги своих встреч. Выслушав Льва, который, как всегда, был предельно конкретен и лаконичен, Станислав констатировал:
– И в самом деле, ощущение возникает такое, что в больницу попал один человек, а вышел оттуда совсем другой. Я здесь тоже много чего наслушался. И от бывших ментов, и от бывших сидельцев…
